История нашей жизни том-3
Шрифт:
Молчал. Мой разум никак не мог понять такую информацию. Ведь это, ни в какие рамки моего мышления нельзя было поместить. Чтобы человек проводил опыты на живом человеке?! Боже мой! Где живу?!
– Так, мальчики, теперь помыли свою посуду после еды. – сказала Мамочка. – Хорошо помыли! Чисто! Чисто!
Больные после еды стали тщательно вылизывать свои чашки и кружки. Пока на них не осталось никаких признаков пищи. После чего, каждый, согласно своего номера, показал посуду Мамочке и положил стопкой перед ней. Она собрала посуду больных. Взял пустые ведра. После Мамочка замкнула
Затем мы пошли в служебную столовую. Там уже лежала в стопке пустая посуда. Лишь наши порции были на столе. Мамочка, тут же тщательно с мылом помыли свои руки под умывальником и сели за стол. По сравнению с общагой, это была, пища богов, которая была больше похожа на блюдо с банкетного стола или из шикарного ресторана, где кормят знатных.
– Завтра и после завтра, в субботу и в воскресенье, в больнице выходной. – тихо, сказала она. – Никого из городских служащих не будет. Останутся, санитары и охрана. Мы с тобой оба обсудим план побега.
Ничего не сказал, а только подумал, что, однако, обед в психушке был отменный. Так только в ресторане можно покушать. На первое было харче.
Вторым блюдом, большие пельмени (хинкали) с перцем и с мясом. На третье, вишнёвый компот. Вся посуда из нержавеющей стали. Ложки тоже были. Ни так как больные ели без ложек через край.
Посуду языком не мыли. Даже подумал, что, может быть, согласиться с братьями санитарами и работать в этой психушки? Но не человеческое отношение санитаров к больным, сдерживало меня на согласие.
Тут пахло не только криминалом, но и фашизмом. Такое отношение к людям было у фашистов в концентрационных лагерях, вовремя второй мировой войны 1939-1945 годов.
Мне даже страшно было подумать, чтобы такое творилось в мирное время в нашем городе?! Это просто какой-то дикий ужас! Вот, почему, люди, никогда не возвращаются из психушки? Они погибают от всяких опытов на них.
– Мамочка, куда девают трупы? – спросил её. – Когда умирают люди. Кладбища рядом не видно.
– Трупы помещают в специальный фаянсовый сосуд с каким-то раствором. – ответила она. – Там трупы полностью растворяются. Что делают дальше с таким раствором, этого не знаю. Может быт, его сливают?
– Ну, прямо безотходное производство! – возмутился. – Все чисто, и никто этого ничего в народе не знает.
– Вот и хочу, чтобы мир узнал о том, что здесь творится. – поддержала меня, Мамочка. – Ты многое не знаешь. Смотри и вправду не сойди с ума, когда все узнаешь. На тебя сделала ставку всей своей жизни. Мне одной никто не поверит. Сочтут меня сумасшедшей. Если здравый человек из городских жителей расскажет, возможно, что ему поверят? Даже в этом сомневаюсь. За мою сорокалетнюю жизнь в этой больнице поменялся несколько раз весь персонал. Но система тут осталась прежней. Отсюда никто не ушёл добровольно на тот свет и не мог бежать за пределы этих заборов. Даже те, кто из служащих, пытался рассказать о происходящем за этими стенами, их привозили обратно сюда, как больных и больше они отсюда никогда не выходили.
Думаю, что таких больниц по всей стране очень много, так как сюда, иногда, приезжают
Здесь такого насмотрелась, что сама удивляюсь, как до сих пор живу и не сошла с ума до такой степени, чтобы над моим телом проводили различные опыты.
Больше сегодня рассказывать не буду, чтобы ты не подумал, что в действительности такая, как все остальные больные. Но не больная. Здесь родилась и живу сорок лет в этой психушке.
– Откуда тогда ты всего так много знаешь? – удивлённо, спросил. – Ведь ты всю жизнь не училась нигде?
– В этой больнице, с моего рождения и до шестидесятых годов, работал мужчина. – ответила она. – Не хочу поганить его имя, поэтому не назову и тебе его фамилию. Так вот, считала, что он мой папа. Он тоже относился ко мне по-отцовски. Все наши годы под одной крышей он постоянно меня учил всему и всегда говорил мне, что если суждено будет мне когда-то выбраться отсюда, то надо обязательно рассказать всем о зверствах, проводимых над людьми за этими стенами. Когда он скоропостижно умер совсем молодым, то его тоже растворили в сосуде. Причём, все делали так, чтобы видела это. Возможно, в устрашение мне? Думаю, что его насильственно умертвили. Он часто не соглашался насчёт зверских опытов над людьми. Вот и мне, как его дочери, показали, что меня ждёт, если не буду согласна с порядком в больнице.
4. Моя жизнь в психушке.
Весь день занимался хозяйскими делами с Мамочкой. Кормил больных. Разгружал машину с продуктами, которые привезли из Орджоникидзе. Носил от тяжелобольных грязную посуду мыть на кухню.
Подметал и мыл длинные коридоры, в женском и в мужском корпусах. Приглядывался всюду, чтобы уловить момент и позвонить в военкомат своему дяде военкому.
Но телефоны были только в двух кабинетах. Туда мне никак не удалось попасть. Даже Мамочке говорил, что могу помыть и убрать кабинеты. Она сказала, что во все кабинеты доступа нет.
Можно попасть лишь в присутствии профессора и с разрешения главного врача. Если ещё есть на, то уважительная причина. Все остальные варианты отпадают.
Наверно, она догадывалась о моей цели? Но она не могла доверять мне, так как мы были знакомы один день.
– Ты где хочешь спать? – спросила меня, Мамочка, когда подошло время сна. – Есть три варианта. Общаг, палата дежурных санитаров и та палата, где ты спал прошлую ночь. Сам выбирай место своего ночлега.
– Та палата, в которой спал в прошлую ночь. – сразу, выпалил. – Люблю всегда отдыхать дома один.
– Хорошо! – согласилась она. – Но, чтобы ты случайно не наделал глупостей, замкну тебя на ключ.
– "Понятно." – подумал сам. – "Она либо мне совсем не доверяет. Либо боится, чтобы не удрал из психушки.".
В моей палате лежал новый матрас, белая простынь, лёгкое одеяло с белым пододеяльником и большая подушка с белой наволочкой. Белье чистое и накрахмаленное.
Пахнет свежестью. Видимо, это мне постарались? Конечно, это все сделала она. Вот только когда она успела сделать? Весь день с ней был. Может быть, профессор сделал?