История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника
Шрифт:
Из этого совещания вышло то же, что почти всегда: ему казалось, что так уж бояться было нечего. Не застал он здесь, по правде говоря, то доброе, какое желал и надеялся, но зло также не было чрезмерным. Привыкший к военным экспедициям по ещё более худшим пустошам, к опасности, которая весело и охотно побеждалась, почти был рад, что тут со сложенными руками сидеть было невозможно.
– Доршак плохой – это правда, – говорил он в духе, – а один плохойчеловек может много, имеются для этого хорошие друзья и даже его собственная жена. И предупреждённый человек много значит. Поэтому легко быть начеку и всё-таки я не один здесь буду… проконтролируем
Так себе прибавляя мужества, Никита пошёл к старому еврею.
– А что, – спросил он, поздоровашись с ним, – подстароста снова на охоту выбрался?
Абрам пожал плечами.
– На охоту! – сказал он. – Но на какого зверя он охотится, этого никто не знает, и куда ездит. Достаточно, что дома его никогда нет. Счастье ещё, ежели на ночь воротится. Где бывает в гостях и каких сюда иногда людей приводит, а как им всем в глаза смотрит… ну!
И еврей замолчал.
Никита сказал себе, что должен за всем пристально следить.
Благодаря пани мечниковой, в Межейевицах, как мало в каком дворе, было богато и в порядке, даже мило для глаз.
Ибо мало на свете таких женщин, как она, и не напрасно её своей золотой Хандзей пан мечник называл. Она была создана для весёлой работы, как птичка. Никогда её лицо не хмурилось, не вышел из уст ни упрёк, ни жалоба на усталость. Сожалела только, что жизнь её проходила так быстро. Муж редко просиживал в доме, был тут почти гостем, она стояла за него и за себя.
Весь день был расписан, ни одной потерянной минуты. Другие люди во дворе также, видя госпожу такой чинной и охочей до работы, бездельничать не могли. Двигалось там всё как в муравейнике. Двор был многочисленный, но, кроме старого Делиана, резидента, который по причине пожилого возраста будучи свободным, ещё ловил рыбу либо надзирал в саду, каждый имел занятие и никому отдыхать было нельзя.
Мечникова, хотя имела дочку шестнадцати лет, сама выглядела свежо и молодо. Высокого роста, крепко сложенная, кровь с молоком, зубы как жемчуг, уста румяные, глаза, смотрящие смело, просто и говорящие искренно, сразу поражали первый взгляд восхищённых глаз. Но при этом всём была великая и вынуждающая к уважению серьёзность. Что-то рыцарского имела в себе дочка солдата и, несмотря на это, женское обаяние и нежность. Не любила она наряжаться и никогда никто не видел её запущенной с утра. Она находила это и говорила открыто, что женщина обязана стараться выглядеть красивой, но не как попугай. Зачастую также она была одета в чёрное, но свежо и со вкусом. Она не боялась ни коня, ни стрельбы, по той причине, что её покойный отец, не имея сына, ради забавы, приучал её ко всему. Говорили, что она славно стреляла, но, выйдя замуж, уже этим не развлекалась.
Свою Ядзю также не учила стрелять, но влила в неё своё мужество, открытость и тот рыцарский характер и весёлый ум, который не даёт никогда пасть духом.
Молодая девушка была похожа на мать, только ещё стройнее и красивее, нежели она, потому что черты имела изнеженные, деликатные, больше женской красоты и блеска. Во дворе панинку все так любили, что дали бы поубивать себя за неё. Достаточно ей было о чём-нибудь вздохнуть, хотя бы даже не кивнула, всё, что жило, пыталось исполнить её желание. Её благодарная улыбочка была наградой. Самый старший из всех, восемнадцатилетний Делиан, не отрицал того, что был в неё влюблён. Что же поведать о молодом Янаше, который почти с ней воспитывался и был для неё самым прилежным слугой, как бы братом? Правда, что достойный Корчак, с детства в этом доме, любил также мечникову и мечника, полюбил все дела и чувства их обоих, но для Ядвизи жизни бы не пожалел.
Маленьким осиротевшим ребёнком, истощённым, привезли его по приказу мечника в Межейевицы. Были ему те Корчаки дальними родственниками. Отец Янашка, некогда богатый, всю собственность пустил по миру по причине своеволия. Не было мота более ужасного, нежели он, пил как губка, рубался ежедневно, имел лицо, всё исполосованное саблями, из чего искал славы. Лишь бы слово, плевал в горсть и брался за карабели. Две деревни ушло на пиршества с добрыми приятелями, из которых ни одного не осталось, когда его объели и обпили. Мать умерла с горя; наконец старого Корчака рубака похлеще него так саданул по шее, что, не выговорив: “Иисус”, упал, обливаясь кровью. Остался ребёнок сиротой, которого родственники так опекали, что ему гусей давали пасти.
Исхудал бедняга и чуть не умер, когда его принял мечник. Привезли на телеге в Межейевицы только детскую тень в порванной рубашке; он был босой, грязный и едва дышащий. Семья мечника имела над ним милосердие, искренне его приняли, чтобы восстановить. Вскоре ребёнка невозможно было узнать. Мальчик был редкой красоты, а когда попал на богатый хлеб, рос как на дрожжах, и вымахал на паныча. В зародыше, видно, имел ту шляхетскую природу, а так как попал к добрым людям, вырос из него юноша, которым мечниковы могли похвалиться. Сначала в доме его учил принятый бакалавр, потом его отдали в Люблинские школы, где он жадно глотал науку, наконец, при мечнике готовился пойти в солдаты. Всё у него шло легко, потому что ум был быстрый, и Збоинский говорил:
– Нет ничего лучше, когда человек смолоду бедность испробует, потом вырастает ещё здоровей и всё ему хорошо, и всё легко.
Была это правая рука на дворе во всём, хотя сердцем больше всегот любил рыцарское дело и жизнь. Конь, сабля, рушница, лук – были его наимилейшими забавами. Но и с юристами о юриспруденции умел вести диспуты, с кседзем – о вещах святых, со старыми – о прошлых.
Во дворе его держали почти как собственного ребёнка, но Янаш хорошо помнил, чем был обязан мечнику, таким образом, чем вольней ему было, тем меньше он этим пользовался, потому что был удивительно скромный и покорный.
Достаточно сказать, что имея в доме шестнадцатилетнюю дочку, мечник по поводу милого двадцатилетнего парня ни малейших забот не имел. Любили по-Божьему, как брата с сестрой, не тая, не скрывая, ни желая больше, чем то, чтобы каждый день друг с другом говорить, улыбаться и услужить один другому. Очень часто при Янаше вели диспуты о будущей судьбе наследницы Межейевиц, для которой якобы кого-то из сенаторского дома ожидать согласились. Янашек только одного желал: чтобы человек был её достоин.
Ядзя подшучивала над Корчаком, что он когда-нибудь жениться, и наивно ему предсказывала панну с богатым приданым и красивой деревней. Правда, что так заговорённый, Янаш сильно краснел и с великим запалом ручался, что никогда не жениться, что хочет служить рыцарем, а солдату женатым быть не пристало, так как ему всегда сердца не хватает, когда семью вспомнит. Иногда аж до клятвы к этому рвался, но над ним смеялись и не разрешали клясться впустую, потому что в то время клятва в глазах Бога так связывала человека, что его никакая сила на свете от неё развязать не могла…