История обыкновенного безумия

Буковски Чарльз

потом он садился и всматривался в морскую даль, а когда всматриваешься в морскую даль, во все верится с трудом, к примеру, в то, что есть такая страна, как Китай, или Соединенные Штаты, или такое место, как Вьетнам, или в то, что он некогда был ребенком, нет, если вдуматься, в это поверить нетрудно: у него было кошмарное детство, забыть его он не мог. а зрелость: вся эта работа, все эти женщины, а потом женщин не стало, и вот уже не стало работы, нищий бродяга в шестьдесят лет. конченый человек, ничтожество, он имел доллар двадцать центов наличными, комнату,

оплаченную на неделю вперед, океан… ему снова вспомнились женщины, одни относились к нему хорошо, другие были просто мегерами, скрягами, слегка сумасшедшими и очень жестокими, комнаты и кровати, дома и рождественские праздники, работа и песни, больницы и скука, тоскливые дни и ночи, и ни надежды, ни смысла.

и вот чего стоят его шестьдесят: доллар и двадцать центов.

потом он услышал, как они смеются у него за спиной, у них были одеяла, бутылки и банки с пивом, кофе и бутерброды, они смеялись, смеялись, двое мальчишек, две молоденькие девчонки, стройные, гибкие тела, никаких забот, потом кто-то из них увидел его.

— эй, а ЭТО еще что такое?

— Господи, да откуда мне знать!

он не пошевелился.

— может, это человеческое существо?

— может, оно дышит? и трахается?

— ЧТО ему трахать?

все рассмеялись.

он поднял свою винную бутылку, там оставалось совсем немного, было самое время выпить.

— оно ШЕВЕЛИТСЯ! смотрите, оно ШЕВЕЛИТСЯ!

он встал, смахнул с брюк песок.

— у него есть руки, ноги! у него есть лицо!

— ЛИЦО?

они вновь рассмеялись, он не мог ничего понять, дети такими не были, плохих детей не бывает, а эти какие?

он подошел к ним.

— быть стариком не стыдно.

один из мальчишек допил пиво из банки, он отшвырнул банку в сторону.

— стыдно иметь за плечами попусту прожитые годы, папаша, а ты их, кажется, прожил зря.

— и все-таки я хороший человек, сынок.

— а что, если одна из этих девчонок предложит тебе побаловаться ее мохнаткой, папаша? ты что будешь делать?

— не надо, Род, так нельзя РАЗГОВАРИВАТЬ!

это молвила девушка с длинными рыжими волосами, она поправляла на ветру свои волосы, казалось, она раскачивается на ветру, вцепившись пальцами ног в песок.

— ну что, папаша? как бы ты поступил? что, если бы одна из этих девчонок тебе дала?

он отошел от них — обойдя одеяло, он направился по песку к дощатому настилу.

— Род, зачем ты так разговаривал с этим несчастным стариком? иногда я тебя НЕНАВИЖУ!

— ИДИ КО МНЕ, крошка!

— НЕТ!

он обернулся и увидел, что Род гоняется за девушкой, девушка вскрикнула, потом рассмеялась,

потом Род поймал ее, и они упали в песок, смеясь и продолжая бороться, он увидел, что другая парочка стоя целуется.

он одолел дощатый настил, сел на скамейку и смахнул с ног песчинки, потом он надел башмаки, десять минут спустя он уже был в своей комнате, он снял башмаки и лег на кровать, свет он включать не стал.

раздался стук в дверь.

— мистер Снид?

— да?

дверь открылась, на пороге стояла хозяйка, миссис Коннерс. миссис Коннерс было шестьдесят пять, лица ее в темноте не было видно, он был рад, что лица ее в темноте не видно.

— мистер Снид?

— да?

— я сварила суп. я сварила чудесный суп. может, принести вам чашечку супа?

— нет, что-то не хочется.

— ну что вы, мистер Снид, это чудесный суп, очень вкусный! давайте я принесу вам чашечку!

— ну хорошо, несите.

он встал, уселся в кресло и начал ждать, дверь она оставила открытой, и в комнату проникал свет из коридора, отблеск света, маленький лучик, падал ему на колени, туда она и поставила суп. чашку супа с ложкой.

— вам понравится, мистер Снид. я варю вкусный суп.

— спасибо, — сказал он.

он сидел и смотрел на суп. суп был желтый, как моча, это был куриный бульон, без мяса, он сидел и смотрел на пузырьки жира в бульоне, он сидел так какое-то время, потом он вынул ложку и положил ее на туалетный столик, потом он поднес чашку к окну, отцепил сетку и бесшумно выплеснул суп на землю, поднялся слабенький пар. потом и он исчез, он поставил чашку на столик, закрыл дверь и снова лег на кровать, было темней, чем обычно, он любил темноту, в темноте заключался смысл.

прислушавшись очень внимательно, он услыхал океан, он вслушивался в океан какое-то время, потом он вздохнул, один раз глубоко вздохнул и умер.

Без носков

пока она у меня отсасывала, Барни засадил ей в жопу; Барни кончил первым, сунул ей в жопу палец ноги, пошевелил им и спросил: «ну как, нравится?» — в тот момент ответить она не могла, она доводила меня до кондиции, потом мы часок-другой пили, потом за очко взялся я, а Барни достался рот. после чего он ушел к себе домой, я ушел к себе, я пил, пока не уснул.

днем, примерно в полпятого, позвонили в дверь, это был Дэн. Дэн всегда приходил, когда я болел или должен был выспаться. Дэн был кем-то вроде коммуняки-интеллектуала, он вел поэтический семинар и разбирался в классической музыке; он носил клочковатую бороденку и постоянно вворачивал в разговор занудные мудреные фразочки, хуже того — он сочинял

рифмованные стихи.

я посмотрел на него.

— а, черт! — сказал я.

— опять болеешь, Бук? Бук, сделай пук!

и то верно, пук не пук, а в туалет я поспешил, проблевавшись, я вернулся, он с весьма наглым видом сидел на моей кушетке.

— ну что? — спросил я.

— вообще-то нам нужны кое-какие твои стихи для весенних публичных чтений.

на его чтениях я никогда не показывался, да и интереса к ним не питал, но он ходил ко мне уже несколько лет, а я никак не мог найти подходящий предлог, чтобы от него отделаться.

— Дэн, у меня нет никаких стихов.

— у тебя же все чуланы были ими забиты.

— знаю.

— можно порыться в чулане?

— действуй.

я направился к холодильнику и вернулся с пивом. Дэн сидел, держа в руках какие-то жеваные бумажки.