История обыкновенного безумия
Шрифт:
— ты что, великий любовник? — спросил меня один из них.
в этой реплике я неожиданно уловил одобрение и сочувствие.
— там уютная квартира, — сказал я. — эх, жаль, вы не видели трусиков!
— заткнись! — сказал второй.
не особенно церемонясь, они швырнули меня на заднее сиденье, я улегся поудобнее и стал слушать их превосходное, утешительное, благочестивое радио, в такие моменты у меня всегда возникала мысль о том, что копы лучше меня, и в ней была доля истины…
в участке — обычное фотографирование, конфискация содержимого карманов, все непрерывно менялось, модернизировалось, потом парень
парень в штатском, задававший разнообразные вопросы для линованной зеленой бумаги, он все время улыбался.
— все мужчины — свиньи, — негромко сказал он. — ты мне нравишься, позвони мне, когда выйдешь. — он дал мне листок бумаги. — свиньи, — сказал он, — вот они кто. будь осторожен.
— я позвоню, — соврал я, решив, что это может помочь, когда попадаешь в каталажку, любой сочувственный голос кажется чудом.
— вы имеете право на один телефонный звонок, — сказал охранник. — звоните сейчас.
меня вывели из камеры для алкашей, где спали на досках и, похоже, прекрасно себя чувствовали: стреляли сигареты, храпели, смеялись, обоссывались. мексиканцы вели себя непринужденно, как в собственной спальне, я им даже позавидовал.
я вышел и начал листать телефонную книгу, именно тогда я и понял, что у меня нет друзей, я продолжал переворачивать страницы.
— послушайте, — сказал я охраннику, — пожалуй, не буду я вас задерживать, вы и так здесь уже пятнадцать минут.
в спешке я решил позвонить наугад и набрал номер, добился я лишь того, что меня начала поливать дерьмом чья-то мамаша, которая подошла к телефону, — по ее словам, он (ее сын) однажды угодил из-за меня в тюрьму, поскольку мы были пьяны и я решил смеху ради поспать на ступеньках какого-то морга на главном проспекте Инглвуда, штат Калифорния, у старой суки попросту не было чувства юмора, охранник опять отвел меня в камеру.
тут-то я и заметил, что я единственный в тюрьме человек без носков, в камере сидело человек сто пятьдесят, и сто сорок девять из них были в носках, многие угодили туда прямиком из товарных вагонов, носков не было только у меня, можно оказаться на самом дне, после чего наверняка отыщется новое дно. вот чертовщина!
при виде каждого нового охранника я неизменно спрашивал, имею ли я право на свой единственный телефонный звонок, не знаю, скольких людей я обзвонил, наконец я потерял всякую надежду и решил гнить там до скончания века, потом дверь камеры отворилась, и я услышал свою фамилию.
— за вас внесли залог, — сказал охранник.
— боже милостивый, — сказал я.
на протяжении всей процедуры оформления залоговых бумаг, которая занимает около часа, я пытался догадаться, кто мой ангел-спаситель, о ком только я не подумал! я перебирал в уме тех из своих знакомых, кто мог бы оказаться мне другом, когда я вышел, выяснилось, что это один малый с женой, которые, как я полагал, меня ненавидят, они ждали на тротуаре.
они отвезли меня домой, где я вернул им сумму залога, я проводил их до машины и, как только вернулся в дом, услышал телефонный звонок, в трубке раздался женский голос, звучал он неплохо.
— Бук?
— да, крошка, ты кто? я только что вышел из тюрьмы.
разговор оказался междугородный, звонила одна пизда из Сакраменто, но я не мог дотянуться до нее своим хуем, к тому же я все еще был без носков.
— иногда я читаю и перечитываю книжки твоих стихов, Бук, они совсем не стареют. Бук, я все время о тебе думаю.
— спасибо, Энн, хорошо, что позвонила, ты славная малышка, но сейчас я должен пойти и раздобыть чего-нибудь выпить.
— я люблю тебя, Бук.
— и я тебя, Энн…
я вышел и купил шестерку больших банок пива и пинту шотландского виски, когда я наливал первую дозу виски, телефон опять зазвонил, я залпом осушил полстакана, после чего снял трубку.
— Бук?
— ага. Бук. я только что вышел из тюрьмы. Бук.
— да, я знаю, это Вера.
— ах ты пизда паршивая! ты вызвала копов!
— ты был ужасен, ужасен! они спросили, не хочу ли я выдвинуть против тебя обвинение в изнасиловании, я сказала, что не хочу.
на двери у нее была цепочка, но я видел, что творится внутри, во мне бурлила пинта виски заодно с шестеркой больших, на ней был халат, халат был распахнут, и я разглядел одну весьма похотливую грудь, горящую желанием оказаться возле моего рта.
— Вера, крошка, — сказал я, — думаю, мы могли бы стать хорошими друзьями, очень хорошими, я прощаю тебя за то, что ты позвонила копам, впусти меня.
— нет, нет. Бук, мы никогда не сможем стать друзьями! ты ужасный человек!
грудь все молила меня и звала.
— Вера!
— нет, Бук, забирай свои вещи и уходи, я прошу тебя!
я выхватил у нее из рук носки и бумажник.
— ладно, толстуха, засунь их в свою студенистую жопу!
— о-о-о-о! — сказала она и захлопнула дверь, роясь в бумажнике в поисках своих тридцати пяти долларов, я услышал, как она поставила Аарона Копленда. ну и пустышка!
я спустился по подъездной дорожке, на сей раз без полицейского эскорта, чуть пониже я обнаружил машину, сел. она завелась, я дал ей согреться, славная старушенция, я снял башмаки, надел носки, вновь надел башмаки, а потом, в очередной раз превратившись в добропорядочного гражданина, включил задний ход, выехал между двумя машинами, чисто развернулся и по темной улице поехал на север, север, север…
к самому себе, к своему дому, к чему-то, старенькая машина выдохлась, потом выдохся я, и дорога, а у светофора я обнаружил в пепельнице окурок старой сигары, закурил, слегка обжег себе нос, загорелся зеленый сигнал, я затянулся, выпустил дым, ничто не умирает без риска умереть, проиграл — возвращайся на старое место.
странно: иногда неебля бывает выше, чем ебля.
впрочем, быть может, я и не прав, говорят, я прав очень редко.
Мирная беседа в домашней обстановке
все, кто ко мне приходит, — люди со странностями, но ведь нынче почти у каждого свои странности; мир сотрясается и дрожит, как никогда прежде, и результаты этого налицо.
вот и он — слегка растолстел, отрастил бороденку и выглядит весьма сносно, он хочет прочесть на поэтическом вечере одно из моих стихотворений, я говорю, что не возражаю, а потом объясняю ему, КАК это стихотворение надо читать, и он начинает немного нервничать.