История одного филина
Шрифт:
«Много ума у этого Ху, — признал пес, — но человек умнее его, и я служу человеку».
Ночь посерела, на востоке забрезжила веселая полоска, она все ширилась и, наконец, достигла неба и погасила звезды.
Ферко вместе с Помози уже стояли возле конюшни, и Ферко обучал своего временного заместителя тонкой науке обхождения с лошадьми.
— Не забывай, Йошка: ломовая лошадь — это тебе не ровня выездной. Ломовая, она хоть и лошадь, а, по моим понятиям, ближе к буйволу, чем к ездовой лошади.
— Особый глаз нужен за коренником, — напутствовал Ферко
Ферко приготовился было занять свое место на козлах, когда вмешался агроном:
— Передай-ка поводья Помози, Ферко, хочу посмотреть, что скажут лошади!
Лошади, конечно, ничего не сказали, но тотчас почувствовали, что поводья в других рунах, и коренник немедля решил испробовать нового кучера.
По выезде из деревни надо было миновать железнодорожный переезд, дли коренного это был привычный, повторяемый изо дня в день маршрут, и все же на этот раз он «испугался», и повозка едва не остановилась на железнодорожном пути.
— Ну, начинает дурить, — улыбнулся старый конюх, но Помози не поддался, он даже рассердился, что конь испытывает его такой простой уловкой. Он хлестнул коня по наиболее чувствительному месту — под брюхо, — а вслед за тем, не давая кореннику опомниться, вытянул его между ушей, дернул удила и почти сразу ослабил поводья.
И снова пошел в дело кнут.
«Чтоб тебе пусто было! — должно быть, подумал коренник. — Видно, нового кучера так легко не проведешь!» И он резво взял с места, «испуга» как не бывало.
Помози принял на себя все заботы о хозяйстве Ферко, в том числе, конечно, и заботы о филине Ху. Помози стал теперь конюхом, а Ферко заделался трактористом. От Помози запахло лошадьми, конюшней, а одежда Ферко пропиталась запахом железа и машинного масла, но в остальном ничего не изменилось. С зарей Ферко уезжал в поле, к трактору, а по вечерам приезжал обратно, но было так не каждый день. В глазах остальных работников конюх считался впавшим в немилость, хотя все старались делать вид, что не замечают этого: ведь никогда не знаешь, как оно может обернуться… Зато авторитет Помози среди девушек заметно повысился; он иногда надевал для выездов обшитый шнуром кучерской доломан Ферко, и почти незаметно было, что одежда скроена не по нем…
— Побереги мой доломан, Йошка, — не без зависти говорил в таких случаях Ферко, не упуская возможности лишний раз напомнить о своих правах, — ведь он у меня один…
— Я не по своей воле, это господин агроном распорядился…
— Знаю, я ведь не к тому говорю…
Постепенно Ферко приохотился к новой профессии. И то сказать, силища в этом тракторе! Работает за двадцать волов и хоть бы что, знай себе прёт… машина, она и есть машина!
Ферко теперь не без гордости вставлял в разговор такие словечки, как «магнето», «аккумулятор», «свечи», «сопло», но каждый раз, как повозка агронома, вздымая пыль, проносилась к дальнему полю и Помози, точно заправский кучер, громоздился на облучке, сердце Ферко сжималось.
Из Помози и впрямь получился хороший кучер и гораздо скорее, чем предполагали агроном или Ферко. Он любил лошадей и, не жалея труда, обхаживал их, что, правда, не мешало ему у подножия Красного холма — был к тому повод или нет — на всякий случай награждать норовистого коренника ударом кнута.
— Пожалуй, теперь он запомнил урок, можно его и не бить для острастки, — предложил, наконец, агроном, и Помози согласился, что стоит попробовать…
На следующий день Помози не притронулся к хлысту.
И Ветерок не выкинул никаких фортелей.
Продержался коренник и еще два следующих дня, а на четвертый день его опять «заело» — на склоне холма конь осадил назад и попятился, — и снова пришлось всыпать ему горячих.
— Знаешь что, Йошка? — рассмеялся тогда агроном. — Видимо, порка ему необходима каждый четвертый день…
Постепенно привык к новому человеку и Ху, который вообще если и отличал одного человека от другого, то почти никак не показывал этого. Один Мацко по-прежнему был привязан к старому кучеру и даже по прошествии нескольких дней встречал Помози довольно холодно, тогда как возвращающегося вечером Ферко ждали самые бурные выражения собачьего восторга.
— Есть тут еще один человек, — пояснил Мацко филину, — он тоже приносит еду, но мой настоящий хозяин — другой, старый.
— Что один человек, что другой, — сердито захлопал глазами Ху, — раньше тот приносил еду, теперь этот, а еда все равно не та, что мы бы сами себе добыли на воле…
— А по мне все равно, еда есть еда, — вильнул хвостом Мацко, — лишь бы мясо было. Старые псы говорят, было время, когда мы питались одним только мясом, но это, наверное, было очень давно. Я же иной раз ем даже сечку, которой кормят свинью…
— Тьфу, — нахохлился филин Ху, — я бы скорее сдох. Хватит и того, что приходится есть добычу, которую не сам ловишь… Но последнее время люди нас мало тревожат…
— Да, — моргнул Мацко, — люди сейчас целыми днями на полях и собирают разный корм. А потом, когда ударят морозы, у них уже все будет припасено дома… Человек — самый умный из нас…
— Удивительно, — кивнул Ху, — теперь и мне человек уже не так противен. Ко мне он не прикасается, и сама охота с человеком была бы вполне приемлемой, не будь я привязан.
— Но тогда бы ты улетел…
— Ну, конечно!
— А с кем бы тогда охотился человек?
— Не знаю…
— Вот видишь! Затем и держат тебя здесь в хижине, что только с тобой можно охотиться…
— Возможно, — защелкал филин, — возможно, ты прав, но для меня это очень плохо! Лучше уходи-ка ты, пес, в такие моменты ты меня особенно раздражаешь…
— Я всего лишь сказал правду, но могу и уйти, и так уж слишком припекает Великий Свет, его больше, чем нужно, чтоб видеть.
И Мацко побрел к конуре, потому что жара нагнала на него сон.