История одного замужества
Шрифт:
– Вот такими-то делами, Клавдия Петровна, и проверяется, на своем месте человек или нет. А то Панову убили, так он первым делом наше с вами алиби проверять стал… Мы-то тут при чем? Ну, слушали, как Ергольский нес свою ахинею, но это ведь не преступление…
Клавдия Петровна молчала. Душу ее терзали смутные сомнения. С одной стороны, она не верила ни полиции, ни следствию, с другой – ей почему-то совсем не хотелось, чтобы убийца Пановой и ее горничной ушел от правосудия. И самое скверное, что не то чтобы было уж очень жаль обеих жертв, но если можно безнаказанно убить их, почему нельзя убить и
Нет уж, пусть полиция и следователи делают свое дело, пусть ловят преступников, а то честным людям житья никакого не будет…
Примерно в это же время Матвей Ильич Ергольский лежал у себя дома на диване с компрессом на голове и страдал. Словно из сочувствия к его переживаниям, часы тикали тихо, почти бесшумно, как в больнице: ткх-ткх-ткх!
Все было ужасно: и роман не сочинялся так, как надо, и уже двух людей убили в точности так, как он придумал развлечения ради, и одолевала мигрень, и вообще все было плохо, кроме Антонины, которая сидела рядом и гладила его руку своей чудесной теплой рукой.
Чаев сидел неподалеку, в резном кресле, закинув руку за спинку, и будь Матвей Ильич повнимательнее, он бы заметил в глазах бывшего друга недоброжелательные огонечки, а заметив их, насторожился бы. Но, увы, Ергольский в некоторых отношениях был чудовищно, недопустимо доверчив, – хотя, с другой стороны, будь он недоверчив, это был бы уже не тот Матвей Ильич, книги которого знали и любили тысячи читателей, а кто-то другой, более проницательный, но куда менее приятный.
– Это просто какой-то кошмар, – пожаловался писатель. – Опять приходил следователь, и хотя впрямую он меня не обвиняет, я вижу, что ему очень хотелось бы меня засадить. Где я, видите ли, был, когда убивали горничную Фролову? Да тут же, у себя, пытался дописать главу, боже мой…
– Не оправдывайся, – хмыкнул Чаев. – Мы все отлично понимаем, что ты мог выбраться в окно, выманил горничную к камышам, посулив ей денег, после чего ударил ее камнем по голове и столкнул в воду. Само собой, никто тебя не видел, и ты так же незаметно вернулся в дом, после чего с чувством выполненного долга снова принялся за роман.
– Очень смешно, – проворчал Ергольский, снимая компресс, который успел порядком ему надоесть. – Между прочим, со слов Игнатова получается, что убийцу в самом деле никто не заметил. Само озеро просматривается очень хорошо, кроме той его части, где было совершено убийство. И ведь Дуняша, судя по всему, действительно пошла туда добровольно.
– Все это ужасно, – проговорила Антонина Григорьевна. – И еще ужаснее то, что тело обнаружил мальчик.
– Он не просто обнаружил, он его искал, – отозвался Чаев. – Когда он узнал, что девушка исчезла и ее не могут найти, он стал думать, куда она могла деться. По дороге постоянно проходят и проезжают деревенские, но никто ее там не видел. Значит, Дуняша оставалась где-то поблизости и в то же время в таком месте, где ее не могли обнаружить. Мальчик решил, что ее столкнули в воду, и оказался прав. Сообразительный ребенок, думаю, я еще поговорю с ним завтра. Читатели обожают такие подробности, когда полицию оставляют в дураках обычные люди.
– Повезло тебе, – вздохнул Ергольский. – Только приехал, и раз – тема для статьи, и не одной. Можно даже подумать, что это ты постарался.
– Прости, ты это о чем? – учтиво осведомился Георгий Антонович, приподняв свои ломаные донжуанские брови.
– Если б я тебя не знал, то мог бы предположить, что ты прикончил Панову и ее горничную из любви к сенсациям, – поддел его Матвей Ильич. – Понимаешь, в романе человек, у которого нет ни малейшего мотива, всегда вызывает подозрения. А у тебя нет никакого мотива, значит, ты подозрителен.
– Ты меня разоблачил! – вскричал Георгий Антонович, театрально воздевая руки. – И раз уж в этом месте повествования мне полагается покаяться, я во всем сразу же признаюсь. Да, уважаемые дамы и господа, это я убил Панову, потому что мне было не о чем писать, а кризис политических отношений в Европе, новое правительство во Франции и прочее – разумеется, мелочи, не стоящие внимания. И горничную тоже убил я, потому что она видела, как я застрелил ее хозяйку. А теперь, уважаемые дамы и господа, я попрошу вас сжалиться над подсудимым и заменить бессрочную каторгу на порцию вкуснейшего мороженого, изготовленного лилейными ручками нашей хозяйки.
Смеясь, Ергольский разразился аплодисментами. Чаев поднялся с места и, прижав руку к груди, театрально поклонился своим слушателям.
– Может, нам и в самом деле лучше заняться мороженым? – предложил Матвей Ильич жене. – Мне, пожалуй, тоже порцию, и побольше!
– Сейчас распоряжусь, – сказала Антонина Григорьевна, поднимаясь с места.
…За ужином в «Кувшинках» царило молчание, которое можно было бы назвать зловещим, если бы оно не было просто настороженным. Здесь часы тикали подозрительно, таинственно, приглушенно: тонк-тинк-тонк. Все, кто сидел за столом, думали только о бедной девушке, которую нашли среди камышей. Наконец Павел бросил бомбу.
– Если бы Иван Иванович хорошо знал свое дело, этого бы не случилось, – объявил он, упрямо выпятив челюсть.
– О чем это вы? – довольно сухо осведомилась Амалия. Баронесса Корф еще тяжелее, чем молодой следователь, переживала их поражение.
– Если бы он арестовал того человека в саду, – сердито проговорил Павел, – Дуняша осталась бы жить. Но Иван Иванович медлил, и вот…
– Давайте не будем кидаться обвинениями, – попросил Ободовский. – Прежде всего, если горничная поняла, кто убийца, ей следовало сразу же сказать об этом Игнатову. Правильно я говорю?
– Ну допустим, – нехотя признал Колбасин. – Но к чему вы все же ведете?
– А вот к чему: ее молчание – тоже преступление, а если она действительно захотела шантажировать убийцу, то преступление вдвойне.
– То есть, если я правильно понял, вы оправдываете того, кто лишил ее жизни? – колюче осведомился Серж.
– Вовсе нет, но если все было именно так, как я говорю, получается, что своими действиями она в некоторой степени спровоцировала преступника. Вы не согласны?
– Все это очень странно, – задумчиво уронила Амалия. – Я вот что имею в виду: у Дуняши была репутация девушки, у которой язык без костей. Как так могло получиться, что она поняла, кто убийца, и никому не проболталась? Ни единому человеку?