История отношений между русскими князьями Рюрикова дома

Соловьев Сергей Михайлович

И Василий, по примеру отца, не довольствовался одною порукою духовенства, но требовал денежного ручательства: так, кн. Глинского выручили три боярина в 5000 рублях, и за этих троих выручителей поручились еще 47 человек^{973}. Такое же двойное ручательство взято и за Шуйских^{974}. Умножение клятвенных записей при Василии ясно свидетельствует об усилении борьбы за старое дружинное право отъезда; но эта борьба при Василии ничто в сравнении с тою страшною, кровавою борьбою, которая обнаружилась при сыне его Иване IV.

Глава III

ИОАНН IV

Мы достигли в нашей истории того времени, когда оба порядка вещей, родовой и государственный, дали друг другу последнюю отчаянную битву, которою знаменуется царствование Грозного. Господство

родовых отношений между князьями имело, как необходимо следует ожидать, могущественное влияние на весь общественный состав Руси, имело могущественное влияние на быт городов, на положение дружины: когда, след., родовые отношения между князьями начали сменяться государственными, то эта смена должна была отозваться во всем общественном организме, должна была повлечь изменения и в быте городов, и в положении дружины, двора. Отсюда ясно, что в. князья в своих государственных стремлениях должны были встретить сопротивление не со стороны одних князей-родичей, но со стороны всего того, что получило свое бытие или, по крайней мере, поддерживалось родовыми княжескими отношениями.

Здесь первое место занимает возможность вольного, безнаказанного перехода от одного князя к другому, существовавшая для городов, для членов дружины, для людей из остального даже народонаселения при господстве родовых княжеских отношений и прекращавшаяся при сменении их государственными. Эту-то возможность перехода, являвшуюся для некоторых в виде права (напр., для дружинников и вообще слуг вольных), для других в виде освященного обычая, старины (напр., для старых городов), старое общество поддерживало всеми силами против государственных стремлений московских в. князей, которые справедливо видели в ней несообразность, беззаконие, измену.

Вот смысл борьбы, начавшейся давно в Северной Руси, но обнаружившейся с большею силой при Иване III и дошедшей до крайности при внуке его Иване IV. Если справедливо, что, как говорят, Иван IV был помешан на измене, то вместе с этим должно допустить, что старое общество было помешано на переходе, или отъезде. Из вышесказанного ясно, как несправедливо видеть в строгих мерах Грозного исключительное противоборство каким-то аристократическим, боярским стремлениям, факты противоречат этому: Иван IV вооружался не против одних бояр, ибо не одни бояре были заражены закоренелою болезнию старого русского общества — страстию к переходу, или отъезду.

Иван III и сын его Василий имели одинакий характер, отличавший более или менее всех князей московских, их предшественников: главные черты этого характера — рассудительность, расчетливость, преобладание головы над сердцем; прямые наследники Калиты Иван III и сын его Василий не увлекались никогда чувством.

Совершенно иная была природа Ивана IV: это был бесспорно самый даровитый государь, какого только нам представляет русская история до Петра В., самая блестящая личность из всех Рюриковичей; но с необыкновенною ясностию взгляда, ловкостию в речах и поступках, качествами, полученными в наследство от предков, в Иване было развито в высшей степени другое противоположное начало, женственное, — чувство: сколько Иван был умен и проницателен, столько же был страстен, восприимчив, раздражителен, способен увлекаться, доходить до крайности. Можно легко угадать, какой характер долженствовала принять борьба такого государя с неисцелимым злом старинных притязаний. Притом Иван III и сын его Василий не были еще так далеки от старого порядка вещей, смотрели на него еще исторически, и потому в борьбе своей с ним были необходимо хладнокровнее и умереннее; но Иван IV был уже третий государь на престоле московском, в этом смысле порфирородный, рожденный и воспитанный уже монархом.

Напитанный в детстве высокими понятиями о власти государя, он еще более укрепил эти понятия своею обширною начитанностию, изучением священной, церковной, римской истории; он хотел быть тем же на московском престоле, чем Давид и Соломон были на иерусалимском, Август, Константин и Феодосий — на римском; Иван IV стал первым царем не потому только, что первый принял царский титул, но потому, что первый сознал вполне все значение царской власти, первый составил себе ее теорию, тогда как отец и дед его усиливали свою власть только практически.

И вот Иван IV, который хочет вести свое происхождение от Августа кесаря (и точно ведет его, только духовно, а не естественно), Иван IV с глубоким убеждением о святости, неприкосновенности своих прав, окружен толпою князей и дружинников, которые толкуют о происхождении своем от князей ярославских, суздальских, смоленских, о том, что государь не должен ничего делать без совета со старшими членами дружины, как водилось прежде, о праве безнаказанного отъезда. Но этого мало:

оскорбленный такими противогосударственными притязаниями как государь, Иван IV был глубоко оскорблен лично как человек недостойными поступками окружавших его во время детства и потом трижды еще оскорблен в своей доверенности и в своих чувствах как отец и как муж. Вот почему в борьбе своей со старыми притязаниями Иван IV не только преследует противогосударственные стремления как государь, но вместе преследует врагов своих как человек лично оскорбленный.

Наконец, для такого государя, как Иван IV, с природою в высшей степени восприимчивою и страстною, нужно было самое осторожное, глубоко обдуманное воспитание, надобно было допускать для него только одни благие впечатления — и вместо того от раннего детства его окружали только самыми недостойными сценами и как бы нарочно раздражали самым безумным образом. Что же были за причины подобного воспитания? Мы знаем, что Димитрий Донской, сын его и внук вступали на великокняжеский престол в ранней молодости, когда еще не могли управлять сами, и между тем в начале их княжений мы вовсе не видим тех оскорбительных явлений, которые имели место во время малолетства Ивана IV: напротив, мы видим необыкновенно умное, дружное и деятельное управление бояр для блага князя и княжества; откуда же происходит такая разница?

При Донском, сыне и внуке его интересы князя и бояр были тесно соединены; ни князь, ни бояре не обнаруживали еще противоположных стремлений; бояре московские дружно отстаивали права своего князя и княжества против притязаний других князей, потому что этого требовали их собственные выгоды. Но со времен Ивана III интересы в. князя и бояр разрознились: князь начал руководствоваться идеями государственными, бояре выставили свои несовместимые с этими идеями притязания. По смерти Василия Ивановича опекуншею малолетнего сына его Ивана осталась жена его Елена, уже ненавистная боярам; она не отступала от поведения своего мужа, след., не уменьшила этой ненависти. Не могши управлять одна, Елена вверилась известному лицу из бояр же и таким образом внесла этим предпочтением разделение между последними; отсюда ненависть к любимцу, старание свергнуть его какими бы то ни было средствами, партии между боярами, борьба между партиями. Наконец, еще одно важное различие: при Донском и его преемниках между московскими боярами не было князей ни Рюрикова, ни Гедиминова рода; во время малолетства Ивана IV они наполняли двор, куда принесли свои притязания и свою ненависть к московским государям, лишившим их уделов, сведшим их со степени независимых владельцев на степень слуг своих.

Иван остался после отца 3-х лет. До нас не дошло завещание в. к. Василья вполне; но в летописях сохранены следующие предсмертные слова в. князя касательно сына и государства: «Приказываю своего сына, в. к. Ивана, Богу и пречистые Богородици и св. чудотворцем, и тебе отцу своему Данилу митрополиту всея Руси, и даю ему свое государство, которым меня благословил отець мой, Гос. к. в. Ив [ан] Васильевич] всея Руси; а вы бы моя братия, князь Юрьи и кн. Андрей, стояли крепко в своем слове, на чем есмя крест целовали и крепости промежь нами»^{975}. Из крепостей, данных братьями и о которых упоминает в. к. Василий, мы знаем один договор с кн. Юрием, заключенный в 1531 году, подобный совершенно предыдущим договорам в. князей с удельными, причем повторено условие: «А бояром и детем боярским и слугам промежь нас волным воля». В. князь обязал брата: «А благословлю сына своего Ивана своими великими княжествы: и тобе сына моего Ивана держати в мое место своего господина и брата старейшего; а великих ти княжеств под ним и под моею в. княгинею, и под нашими детми блюсти и не обидити, не вступатися, ни подъискивати ни какими деды, ни которою хитростью»^{976}. Но в. князь знал, что слово братьев ненадежно, если бояре будут благоприятствовать их притязаниям, и потому, отпустив митрополита и братьев, остался с одними боярами и так говорил им: «Ведайте и сами, кое от в. к. Владимера Киевского ведется наше государство Владимерское и Новгородское и Московское, мы вам государи прироженные, а вы наша извечная бояре: и вы, братье, постойте крепко, что бы мой сын учинился на государстве государем, были бы в земле правда и в вас бы розни ни которые не было; да приказываю вам М[ихаила] Л[ьвовича] Глинскаго, человек к нам приезжей, держите его за здешняго уроженца, за не же мне он прямой слуга, и были бы есте все вобче и дела земскаго и сына моего дела берегли и делали за один; а ты бы, князь Мих. Глинской, за моего сына в. к. Ивана, и за мою в. к. Елену, и за моего сына князя Юрья кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал»^{977}.