История петербургских особняков. Дома и люди
Шрифт:
В течение многих лет зал в доме Гюге нанимали для своих выступлений различные певцы и музыканты; искусство их, судя по цене билетов, оплачивалось чрезвычайно высоко. Можно сказать, что в то время это был один из культурных центров Петербурга, правда, доступный лишь для узкого круга богатой публики. В 1810-х дом переходит к придворному музыканту Лепену и остается в руках его потомков до самой революции…
В мозаике старинных
(Дом № 31 по Большой Морской улице)
Проходя по Большой Морской, обратите внимание на дом № 31. Приглядитесь внимательнее, и вы заметите, что средняя его часть как будто заключена в рамку позднейших наслоений. Если мысленно удалить два верхних этажа и боковые пристройки, то перед нами предстанет небольшое одноэтажное здание в девять окон по фасаду, на высоких подвалах или, как говорили в старину, «погребах». Впрочем, особой надобности напрягать фантазию нет, потому что в коллекции Берхгольца существует его изображение в том виде, какой оно имело более 250 лет назад.
Дом № 31 по Большой Морской. Современное фото
Дом Я. Петерсона. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.
Конечно, за истекшие годы фасад заметно изменился: исчезло высокое крыльцо, увеличились оконные проемы, окна утратили фигурные наличники, вместо рустованных лопаток появились пилястры и т. д. И все же сохранились основные архитектурные членения, поэтому наружный вид дома остался узнаваемым. Ценность его состоит в том, что это едва ли не единственный уцелевший образец после-пожарной застройки бывших морских слобод.
Страшные пожары 1736-го и 1737 годов уничтожили почти все дома в центральных кварталах между Адмиралтейством и Мойкой, в связи с чем была образована Комиссия о санкт-петербургском строении во главе с П. М. Еропкиным. В ее задачи входило проектирование и планировка будущих кварталов и, в частности, составление типовых проектов жилых зданий. Активное участие в деятельности комиссии принимал архитектор М. Г. Земцов.
Именно он разработал проект одноэтажных каменных палат на погребах, имевший различные варианты: в семь и девять окон по фасаду, с мезонином или без него. Во всех домах этой группы выделялась центральная часть с тремя, реже с пятью окнами. Введение мезонина, наличие или отсутствие крыльца, разное количество окон вносили в их облик индивидуальные черты. Наибольшее распространение такие типовые, или, как их называли, «образцовые», дома получили в центральных частях города, в районе Мойки, Морских улиц, Невской перспективы.
При отведении комиссией участка владелец должен был представить на ее утверждение план дома и фасад, после чего обязывался «… на том месте оное наличное каменное строение строить со всякою крепотью и предосторожностью, и погреба сделать со сводами, и у тех погребов главные наружные двери железные, и у палат рундуки и лестницы каменные, и то строение закладывать и производить под присмотром и показанием… архитектора Земцова, а сверх тех апробованных плана и фасада лишнего строения и на дворе служеб…
Все эти меры предусматривали не только обеспечение пожарной безопасности, но и соблюдение «регулярства» нового здания.
Одним из застройщиков Большой Морской улицы оказался некий купец Петерсон, он и возвел палаты с высоким крыльцом в центре и каменными воротами по бокам. Позднее на месте ворот возвели два флигеля – сначала левый, потом правый. Левый флигель в 1858 году был перестроен в неоренессансном стиле, правый же появился лишь в 1872 году. Тогда же по проекту А. Р. Гешвенда соорудили пристройку с застекленным балконом на чугунных опорах, прозванную почему-то «сопкой».
Сам же дом вначале надстроили одним этажом (к сожалению, время надстройки неизвестно), а затем, в 1852 году, тогдашний владелец князь Д. А. Лобанов-Ростовский перестроил его по проекту академика архитектуры Л. Вендрамини. Перестройке подверглись в основном внутренние помещения; что же касается фасада, то здесь изменения оказались незначительными: три средних окна «утоплены» в неглубоких полукруглых нишах, получивших пилястровое обрамление. В советское время его надстроили еще одним этажом, и он слился с обеими пристройками в одно здание. А теперь перенесемся в «блестящий век Екатерины».
В 1785 году на маскараде, устроенном князем Потемкиным в честь государыни в Аничковом дворце, петербургский высший свет впервые увидел шестнадцатилетнюю Екатерину – дочь гофмаршала князя Ф. С. Барятинского. Императрица удостоила девушку своим вниманием, скорее всего, чтобы сделать приятное ее отцу – одному из главных своих сподвижников во время дворцового переворота 1762 года.
Вслед за ней все собравшиеся принялись расхваливать красоту и грацию юной Барятинской. Она и в самом деле была хороша; французская художница М.-Л. Виже-Лебрен, написавшая позднее портрет Екатерины Федоровны в костюме сивиллы, восхищалась внешностью княжны: «Красота ее меня поразила: черты лица были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиль; длинные темно-каштановые волосы падали на плечи; талия была удивительная, и во всем облике было столько же благородства, сколько и грации».
Е. Ф. Долгорукая
Но наибольшее впечатление ее прелесть произвела на двоих мужчин – князя Василия Васильевича Долгорукого и самого хозяина, светлейшего князя Потемкина. За первого она через несколько месяцев выйдет замуж, а второй… впрочем, не будем забегать вперед.
После свадьбы молодая чета Долгоруких поселилась в уже знакомом нам доме на Большой Морской, купленном князем в 1782 году у золотых дел мастера Делакруа. Вскоре началась русско-турецкая война, и князь Василий отправился в действующую армию. Он участвовал во взятии Очакова, за что получил высокую награду – орден Святого Георгия 2-й степени.
Жена последовала за мужем и провела зиму 1790 года в военном лагере близ Бендер. Там вновь произошла ее встреча с Потемкиным, командовавшим русскими войсками. Один из очевидцев позднее вспоминал: «Его светлость большие тогда делал угождения княгине Е. Ф. Долгорукой. Между прочими увеселениями сделана была землянка противу Бендер, за Днестром. Внутренность сей землянки поддерживаема была несколькими колоннами и убрана бархатными диванами и всем тем, что только роскошь может выдумать».
<