История похищения
Шрифт:
Шефы дали Беатрис на сборы десять минут, пока они выпьют кофе. Беатрис не могла даже помыслить о том, что эта ночь будет для нее, как и для Марины, последней. Она попросила зеркало: ей хотелось привести себя в порядок. Дамарис притащила большое зеркало в раме, украшенной золотистыми листьями. Маруха и Беатрис, три месяца не видевшие зеркала, прильнули к нему – и испытали едва ли не самое сильное потрясение за все время плена. Маруха подумала, что она не узнала бы себя, если бы встретила на улице.
– Я чуть не умерла от ужаса, – скажет она потом. – Худющая, лицо совершенно чужое… Как будто меня загримировали для какой-то театральной постановки.
Беатрис же, увидев свое бледное, осунувшееся лицо (она похудела на десять килограммов) в обрамлении длинных тусклых волос, в ужасе вскричала:
– Это не я!
Беатрис часто полушутя говорила: дескать, в день освобождения было бы стыдно плохо выглядеть. Однако у нее и мысли не было, что она выглядит настолько ужасно. Ну а когда начальник включил верхний свет, ей совсем стало дурно.
Охранник вызвался подержать перед ней зеркало, чтобы она могла причесаться. Беатрис хотела подкрасить глаза и губы, но Маруха ей не дала.
– Ты что?! Смотри, какая ты бледная! Куда тебе еще краситься?
Беатрис ее послушалась и лишь немного подушилась мужским лосьоном, который ей подарил Золотушный. Потом проглотила, не запивая, таблетку транквилизатора.
В холщовой сумке, куда Беатрис складывала свой скарб, лежала и одежда, в которой она была в вечер похищения. Однако Беатрис предпочла надеть розовый спортивный костюм – она его носила меньше, чем серый. Туфли без каблуков стояли под кроватью, но они были влажными и не подходили к спортивному костюму. Дамарис предложила Беатрис свои кроссовки, но они так убого выглядели, что Беатрис отказалась, притворившись, будто они ей жмут. Пришлось надевать туфли без каблуков. Волосы Беатрис собрала в хвост и завязала эластичной резинкой. Впрочем, нет худа без добра: в таком непритязательном виде она напоминала школьницу.
В отличие от Марины ей не стали надевать капюшон, а хотели заклеить веки лейкопластырем, чтобы потом она не смогла найти путь назад и никого не узнала. Беатрис испугалась, что пластырь приклеится к бровям и ресницам, так что придется их выдирать с корнем.
– Погодите, я вам помогу! – Она положила себе на веки вату, и ей залепили глаза пластырем.
Прощались быстро, без слез. Вернее, Беатрис чуть было не расплакалась, но Маруха этого не допустила, держась с нарочитой холодностью.
– Передай Альберто, пусть не волнуется за меня, я очень люблю его и детей, – сказала Маруха и поцеловала золовку.
Обе очень страдали. Беатрис прямо перед выходом обуял ужас: ей казалось, похитителям гораздо проще ее убить, чем выпустить на свободу. Маруха же боялась за Беатрис и за себя: как она останется одна с четырьмя охранниками? А вот мысль о том, что ее могут казнить, ей в голову не приходила.
Дверь закрылась. Маруха замерла, не зная, что делать дальше. Машины выехали из гаража и постепенно скрылись вдали. Маруху охватило чувство безмерного одиночества. Тут она вспомнила, что ей не вернули телевизор и радиоприемник. Неужели она опять не узнает, чем закончилась ночь?
Дворецкий уехал с Беатрис, но жена пообещала позвонить и договориться, чтобы Марухе принесли телевизор до половины десятого, когда показывают выпуск новостей. Однако никто ничего не принес. Маруха умоляла охранников пустить ее к телевизору, который стоял в гостиной, но ни они, ни Дворецкий не отважились на столь серьезное нарушение внутреннего распорядка. Через два часа Дамарис прибежала с радостным известием: Беатрис благополучно добралась домой и ведет себя очень осмотрительно, ничего лишнего не болтает, чтобы никому не навредить. Вся родня ринулась к ней. Альберто, естественно, тоже. В доме яблоку негде упасть.
Однако у Марухи все равно оставались сомнения. Она пыталась добиться, чтобы ей принесли хотя бы радио, и в какой-то момент потеряла над собой контроль: сцепилась с охранниками, не думая о последствиях. Впрочем, ничего серьезного не произошло. Охрана видела, как обращалось с Марухой начальство, и предпочла в очередной раз успокоить ее обещанием выдать радио. Позже в комнату заглянул Дворецкий и клятвенно заверил Маруху, что они доставили Беатрис в целости и сохранности в безопасное место и что сейчас уже вся страна узнала о ее воссоединении с семьей. Но Марухе-то хотелось собственными ушами услышать по радио голос Беатрис! Дворецкий пообещал принести приемник, но обманул. В полночь, обессилев от усталости и гнева, Маруха выпила две таблетки быстродействующего снотворного и не просыпалась до восьми утра.
Охранники не солгали. Беатрис вывели через внутренний дворик к гаражу и положили на пол автомобиля. Вне всякого сомнения, это был джип, поскольку им пришлось ее подсаживать, чтобы она встала на подножку. Поначалу машина тряслась на ухабах. Потом поехала по гладкому асфальту, и тут вдруг мужчина, сидевший рядом с Беатрис, начал бормотать какие-то бессмысленные угрозы. По голосу было понятно, что он страшно нервничает и не может этого скрыть. Голос был незнакомый, он сильно отличался от голосов начальников, которые приходили в дом.
– Вас будет ждать толпа журналистов, – сказал мужчина. – Будьте предельно осторожны. Любое неосторожное слово может стоить жизни вашей золовке. Запомните: мы с вами никогда не встречались и не разговаривали, а эта наша поездка длилась больше двух часов.
Беатрис молча слушала его грозные предупреждения, которые он повторял непонятно зачем – скорее всего для собственного успокоения. Трое мужчин, ехавших в машине, шепотом переговаривались. Беатрис узнала лишь голос Дворецкого, который, впрочем, говорил очень мало. Ее начала бить нервная дрожь: зловещие предчувствия еще могли сбыться.
– У меня к вам просьба, – внезапно произнесла Беатрис, не подавая виду, что волнуется. – У Марухи проблемы с сердцем. Мы хотели бы передать ей лекарство. Это возможно?
– Разумеется, – ответил мужчина. – Не беспокойтесь.
– Огромное спасибо! – откликнулась Беатрис. – Я все сделаю как надо, никого не подведу.
Наступило долгое молчание. Рядом проносились автомобили, громыхали грузовики, слышались обрывки мелодий и громкие голоса. Конвой Беатрис переговаривался шепотом. Затем один из мужчин снова обратился к ней: