История полковника Джека

Дефо Даниэль

Он кивал головой и знаками показывал, что «оччэн выноваты», как он произносил это, и тогда я его спросил, как он поступит и что скажет, ежели я уговорю большого господина его простить. «Я вот намерен пойти попросить за тебя», — сказал я ему. Он ответил мне, что готов лечь на землю и пусть я убью его. «Моя всю жызн будет для тэбе бегать, туда-сюда ходыть, носыть, все доставать», — сказал он. Это был как раз тот случай, которого я ждал, чтобы проверить, свойственны ли неграм, наряду с движениями души, какие испытывают все разумные существа, и порывы великодушия, то есть те порывы, в которых обычно выражает себя благодарность и без которых она немыслима.

— Меня

очень порадовало начало вашей истории, — сказал мои господин, — надеюсь, вам удалось выполнить, что вы задумали.

— Да, сэр, — ответил я, — и, возможно, я зашел даже дальше, чем вы предполагаете или сочли бы возможным в данном случае. Однако я не был столь тщеславен, чтобы извлечь из этого пользу лишь для себя. «Нет, нет, — сказал я ему, — я вовсе не прошу, чтобы ты бегал и делал все для меня, ты должен стараться для своего большого господина, потому что от него одного зависит, простить тебя или не прощать. Ведь ты оскорбил именно его. Скажи мне теперь, будешь ты ему благодарен, станешь ты для него бегать, ходить туда-сюда, носить и доставать все до конца своей жизни, как ты обещал это мне?»

«Ну да, конэчн, — сказал он, — и многа-многа делать для тэбе (он никак не хотел отступиться от своего), толко ты просить его за мэна».

Я полностью отверг обещанную мне благодарность и, как мне диктовал мой долг, направил ее в ваш адрес, объяснив ему, что, как мне известно, вы человек «очэн добры, очэн жалостлив», и я постараюсь убедить вас. Я сказал, что поеду сейчас к вам, и до моего возвращения его пороть не будут. «Только вот что, Мухат (так звали негра), — сказал я, — мне говорили, когда я шел сюда, что с вами, неграми, нельзя обращаться по-доброму, что, когда мы жалеем вас и не бьем кнутом, вы смеетесь над нами и ведете себя еще хуже». Он очень серьезно посмотрел на меня и ответил: «О нэт, этого нэт, это надсмотрщик говорыт, что так, но этого нэт, верит мнэ». Вот весь наш разговор:

Джек. А почему же тогда они так говорят? Уж наверное, они всех вас испытали.

Негр. Нэт, нэт, они нас нэ испытал, они толко говорил так, но нэ испытал.

Джек. Они все так говорят, я сам слышал.

Негр. Моя говорил вам правда, нэт у них жалост, они бьют нас болно, очэн болно, и никогда не прощает. Зачэм тогда говорит, мы нэ будем лучше?

Джек. Неужели они никогда не прощают?

Негр. Господын, мой правда говорит, они ныкогда нэ прощает, они всегда бьют кнутом, стэгают, бьют с ног, они злой. Негр будэт хороши чэловек, будэт много лучше работать, но они нэ знают жалост.

Джек. Неужели они никогда не жалеют вас?

Негр. Нэ, ныкогда, ныкогда, толко бьют, толко болно бьют, много болно, чем свой кон, много болно, чем собака.

Джек. Ну, а если бы негров жалели, они стали бы лучше?

Негр. Да, да, негр много лучше, если пожалет. Когда они бьют, бьют, негр силно кричит, силно ненавидит, убьет, если найдет ружо. Толко надо жалэт, негр скажет болшой спасибо и будэт любит работат, много будэт работат, пуст надсмотрщик будэт добр толко.

Джек. А вот говорят же, что вы будете лишь надсмехаться и скалить зубы, если вас пожалеть.

Негр. Вот! Пуст говорят так, когда покажут жалост. Оны ныкогда нэ показал жалост, мой ныкогда нэ видел их жалост, сколко жыву на свэт.

— Так вот, сэр, — прервал я свой рассказ, — смею доложить, что, если он говорил правду, ваши надсмотрщики действуют против вашего желания. Как я успел заметить, вы полны сострадания к этим несчастным, я убедился в этом хотя

бы на примере со мной. Понимая, что для вас дороже работа, которая делается добровольно, а не из страха, и что вы предпочитаете обходиться без кровавых наказания. Посмотрим, сумеешь ли ты на них повлиять». Мухатом, а как, вы сейчас услышите.

Господин. В жизни ни с чем подобным не сталкивался, с тех пор как стал плантатором, а тому уже более сорока лет. Я в восторге от вашего рассказа, продолжайте, я с нетерпением жду благоприятного конца.

Джек. Уверен, сэр, что концом вы будете так же довольны, как началом, ибо он во всем оправдал мои ожидания, надеюсь, и ваши он тоже удовлетворит и покажет вам, с какой преданностью вам могли бы служить, если бы вы только захотели, потому как в настоящее время вам так не служат, уверяю вас.

Господин. Конечно, служат из-под палки, только в страхе перед наказанием, а потому безо всякого воодушевления, что мне глубоко ненавистно. Если бы я знал, как добиться иного!

Джек. Не составляет никакого труда, сэр, доказать вам, что вам могут служить из лучших побуждений, а соответственно и работа будет лучше и принесет вам больше радости, я беру на себя смелость убедить вас в этом.

Господин. Что ж, продолжайте свою историю.

Джек. Побеседовав с ним, я заявил: «Посмотрим, Мухат, как ты будешь дальше вести себя, если я уговорю нашего большого господина простить тебя на этот раз».

Негр. Ну да, вы увидит, вы много увидит, много увидит.

Тогда я велел подать мне коня и покинул его, я сделал вид, что поскакал к вам на соседнюю плантацию, потому что мне якобы сказали, будто вы там. Пробыв там часа четыре-пять, я вернулся и опять повел с ним разговор. Я сообщил ему, что видался с вами, что вы уже осведомлены о его проступке, очень сердитесь и решили сурово проучить его в назидание остальным неграм на плантации, но что я рассказал вам, как он раскаивается и обещает исправиться, если вы его простите, и что в конце концов мне удалось уговорить вас. Но вы слышали также, будто, если оказать неграм милость, они посчитают это лишь шуткой или издевательством, однако я все передал вам, что он говорил о себе, а также о прочих неграх, и сказал, что это неправильное мнение и что белые люди берутся судить о них, толком ничего не зная, потому они ведь негров никогда не прощали, стало быть, никогда не проверяли, как те в таком случае поступят. И вот я уговорил вас оказать милость и простить его, а этим самым попытать, имеет ли доброта ту же силу, что жестокость. «Так что теперь, Мухат, — сказал я, — ты свободен, постарайся же, чтобы наш большой господин убедился, что я говорил ему правду». С этим я приказал развязать его, дал ему глотнуть рому из моей собственной карманной фляги и еще велел накормить его.

Когда негра освободили, он приблизился ко мне и, упав передо мной на колени, обхватил мои ноги, потом, биясь головой о землю, зарыдал, заплакал, как провинившееся дитя, не в силах вымолвить ни слова. Он долго не мог успокоиться, и мне самому пришлось поднимать его с земли, но он никак не хотел, и я сам заплакал так же горько, как он, потому что просто не в силах был лицезреть этого несчастного, упавшего ниц передо мной, который еще вчера был таким же невольником, как он. Наконец, спустя, наверное, четверть часа, я заставил его подняться, и тогда он сказал: «Мой хорошо знает добры болшой господын, вы тоже мой очэн добры господын. Нэ будэт негр нэблагодарэн, мой готов умэр за вас, вы очэн много добрый ко мнэ».