История русского шансона
Шрифт:
Очень часто стихи ложились на уже известные мелодии, и часто эти мелодии были заимствованы у блатных и уличных песен. Это объясняется как широкой распространенностью жанровых вещиц в народе, так и массовым участием в боях бывших заключенных, которым власть позволила «смыть вину кровью».
Так «Гоп со смыком» стал патриотической балладой:
Жил-был на Украине парнишка, Обожал он темные делишки, В драке всех ножом он тыкал, По чужим карманам смыкал, И поэтому назвали его Смыком. А в Берлине жил барон фон Гоп, Он противный был, к тому же жлоб, И фон Гоп, чтоб вы все знали, Был мошенник и каналья, И за то имел он три медали. ЗадумалиСчитается, «С одесского кичмана» является переделкой солдатской песни еще времен Первой мировой. Тридцать лет спустя «уркаганская одиссея» вновь стала военной:
Товарищ, товарищ, Меня поранили, Меня поранили тижало. Болят мои ручки, Болят мои ножки, Болят мои раны тижало. А дома детишки, Жена молодая, Они не дождутся меня — А дети возрастут И у матери спросят: «А где наш родной отец?» А мать ответит, Слезами зальется И скажет: «Убит на войне. Отец ваш убитый На польской границе, На польской границе далеко…»Леонид Утесов в образе «одессита Мишки» из одноименной песни.
Утесовский хит пользовался оглушительным успехом в мирное время, и неудивительно, что в годы войны возникло великое множество переделок на популярный мотив. Самому Леониду Осиповичу больше других нравилась такая:
С берлинского кичмана Бежали два уркана, Бежали два уркана в дальний путь. Под Фридрихштрассом Они остановились. Они остановились отдохнуть…В послевоенные годы артист даже исполнял ее в концертах, но в конце 50-х чиновники велели исключить сомнительную композицию из программы.
Наряду с фольклорными произведениями сочиняли гениальные песни и профессиональные поэты и композиторы. Именно в годы войны рождаются бессмертные «Землянка», «Шаланды», «Одессит Мишка», «Огонек», «Жди меня, и я вернусь», «В лесу прифронтовом», «Прасковья»…
Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою?«…В сорок пятом году, — вспоминал Е. Евтушенко на страницах „Огонька“, — Михаил Васильевич Исаковский (1900–1973) написал свое самое пронзительное стихотворение „Враги сожгли родную хату…“, воплотившее все то, что чувствовали десятки, а может, и сотни тысяч солдат — освободителей Европы, да вот не освободителей самих себя. Стоило всего лишь один раз прозвучать по радио этой песне под названием „Прасковья“, как она была со скандалом запрещена для дальнейшего исполнения, хотя люди писали на радио
«Я был батальонный разведчик…»
Время больших испытаний помимо композиций, поднимающих боевой дух, не менее остро нуждается в песнях, на которых душа отдыхает: лирических, шуточных, даже — хулиганских. И тогда в минуты затишья появлялась гитара или гармошка и «ротный запевала» начинал:
Фюрер стонет, фюрер плачет. Не поймет, что это значит: Так был близок Ленинград, А теперь танцуй назад.Или:
Сидит Гитлер на березе, А береза гнется, Погляди, товарищ Сталин, Как он нае…ся.Многие представители старшего поколения наверняка помнят матерную балладу той поры, начинавшуюся вполне пристойно:
Приехал из Германии посол Длинный и горбатый как осел, Отдавайте Украину и Кавказа половину, А не то на вас мы нападем…Лично я узнал ее от прошедшего войну родного деда. Но остальные четыре куплета звучат столь откровенно, что я не рискну приводить их здесь целиком. Финал и так ясен — наши победили.
Случалось, бывший «гвардии сержант» пел мне и другую вещь военных лет:
Имел Абраша состоянья миллион, И был Абраша этот в Ривочку влюблен, В Ривочку-брюнеточку, смазливую кокеточку, И песенку всегда ей напевал: «Ах, Рива, Ривочка, ах, Рива, Рива-джан, Поедем, Ривочка, с тобой в Биробиджан, Поедем в край родной, поедем к нам домой, Там будешь, Рива, законной мне женой». Когда же Гитлер объявил нам всем войну, Ушел Абраша защищать свою страну. Пошла пехота наша, а с нею наш Абраша, И песенку такую он запел: «Ах, Рива, Ривочка, любимая жена, Нас посылает в бой великая страна. Туда, где ширь полей, далеко от друзей Я отправляюсь, Рива, честно, как еврей». Запели пули у него над головой. Упал Абраша наш ни мертвый ни живой. Упал, за грудь схватился и с Ривочкой простился, И песенку такую он запел: «Ах, Рива, Ривочка, любимая жена, Нас посылала в бой великая страна. И здесь, где ширь полей, вдали от всех друзей, Я умираю, Рива, честно, как еврей!»Есть легенда, что в конце войны оказавшиеся на побывке в столице поэты Алексей Сурков и Константин Симонов встретились на подмосковной даче у общего друга драматурга Виктора Ардова.
Выпили, как водится, за победу, после чего Симонов стал подначивать «слишком культурного» Суркова, что он никогда не сможет написать ничего хулиганского, тем более матерного. Поспорили ни много ни мало — на ящик коньяка.
Рано утром Алексей Александрович растолкал спящего товарища и предъявил исписанные листки.
Сфокусировав взгляд на строчках, Константин Михайлович понял, что придется ему где-то искать дефицитный напиток.
Интеллигентный Сурков написал не что иное, как знаменитые «Куплеты Евы»:
Зима, крестьянин торжествуя, Насыпал снег на кончик палки, А на ветвях сидели галки О теплом солнышке тоскуя, Себя от холода страхуя, Купил доху я, на меху я, На той дохе дал маху я, Доха не греет абсолютно…