История русского шансона
Шрифт:
От души посмеявшись, классики сели похмеляться и за этим интереснейшим занятием продолжили сочинять. К обеду из-под коллективного пера вышло три десятка куплетов, которые больше полувека не покидают дворовых хит-парадов.
Примерно также, шутя, в конце 1940-х московские студенты — Алексей Петрович Охрименко (1923–1993), Сергей Михайлович Кристи (1921–1986) и Владимир Александрович Шрейберг (1924–1975) сочинили серию шуточных песен:
Я был батальонный разведчик, А он писаришка штабной. Я был за Россию ответчик, А он спал с моею женой… …Подайте, подайте, кто может Из ваших мозолистых рук Я Льва Николича Толстого Второй незаконнорожденный внук…«Батальонный разведчик» Алексей Охрименко, 1944 г.
«Вернувшись с войны,
Так и началось это творческое содружество. В доме у Шрейберга были пианино и аккордеон, Охрименко приходил с гитарой. Так что музыкальное сопровождение получалось довольно богатое. Они сочинили потом и сами о себе песню:
Есть в Москве переулочек Чистый, Домик десять, квартирочка два, Кордеончик там есть голосистый, Пианино и радива. Несмотря на мольбы и протесты, Собирались там трое друзей, Имена их должны быть известны: Се Владимир, Сергей, Алексей……Вскоре компания разрослась. Среди завсегдатаев был, например, Эрнст Неизвестный, тогда студент МГУ (ему, кстати, посвящена одна песня), журналист Аркадий Разгон. Появились слушатели, жаждавшие все новых веселых песен. Окрыленные успехом, стали сочинять дальше. Втроем написали пять песен: „Толстой“, „Отелло“, „Гамлет“, „Батальонный разведчик“, „Коварство и любовь“.
Хотели по аналогии с Козьмой Прутковым взять один общий псевдоним, чтобы уже навсегда дать ответ на вопрос: „Кто автор?“ Как-то увидели вывеску „Ремонт тростей, зонтов, чемоданов“ и решили назваться Тростей Зонтов. Однако подписываться было негде, смешно было и думать, что произведения, так подписанные, можно опубликовать. Потом с удивлением узнали, что песни подхватили. И они навеки остались не только без псевдонима, но и вовсе безымянными».
34
Лев Алабин. — «Литературная газета», 17.06.2009.
Евгений Евтушенко в стихотворении «Мои университеты» напишет:
Больше, чем у Толстого, Учился я с детства толково У слепцов, по вагонам хрипевших Про графа Толстого…Вагонные песни
В послевоенные годы страна столкнулась с уникальным явлением — «вагонными» песнями, которые исполняли многочисленные инвалиды, калеки, нищие и просто не желающие ударно трудиться аферисты.
Их «армия» оказалась довольно внушительной. Они делили территории и изобретали новые методы получения денег от сердобольных граждан.
Писатель Эдуард Хруцкий в одном из своих очерков вспоминал о встрече в Средней Азии в 50-е годы с неким известным в дальнейшем поэтом-песенником. Как вспоминает Эдуард Михайлович, в ту пору «стихотворец» зарабатывал огромные (!) деньги, сочиняя песни для… профессиональных попрошаек.
Народная память сохранила много образцов подобных произведений безвестных авторов. Вот одно из них, которое пелось на мотив известной городской баллады «Парень в кепке и зуб золотой»:
Жил на свете хорошенький мальчик, Для девчат он был просто гроза. Кудри черные, черные брови, Голубые большие глаза. Просто не было в мире милее Голубых его ласковых глаз. «Это был ведь огонь, а не парень», — Говорили девчата не раз. Но настало тревожное время, Над страною нависла гроза. Взяли в армию милого друга — Голубые большие глаза. До вокзала его провожали И подруга, и старая мать. Уходил он в далекие дали, Уходил милый друг воевать. Дни за днями идут чередою, Собираются месяцы в год. Только парень чего-то не пишет, Даже девушке писем не шлет. Но однажды — число я не помню — Темной хмурою ночью одной Кто-то робко в окно постучался: Это парень вернулся домой. Перед матерью встал он смущенный, Незнакомый, как будто чужой. Кудри черные наголо сбриты, Пулей выбит был глаз голубой. «Я, мамаша, вернулся обратно, Даже, может, я в этом не прав». Только вместо руки его левой Как-то странно болтался рукав. «Даже девушка, милая Надя, Будет встречи бояться со мной. Так зачем я ей нужен, калека? Ей понравился парень другой. Только старая мать втихомолку Будет слезы горячие лить. Я калека, калека, калека, И калекою мне всю жизнь быть».Пережившая войну в Волхове Г. Е. Мальцева рассказывала, как в 7-летнем возрасте, спасаясь от голода, сама ходила с песней по поездам:
«Жизнь была не менее трудная, чем во время войны. Не было только обстрелов и бомбежек.
По вагонам ходили одноногие с гармошкой. Помню песню, которую пел один из них:
Эх, озера, широки озера, Мне вовек вас не забыть.Здесь существовала конкуренция за кусок хлеба. Я тоже пела песни по вагонам паровичка. Помню до сих пор тексты этих песен.
ЭтотМне не было еще семи лет, маленькая девочка, голос звонкий, песни жалостливые, а люди добрые. Отдавали последнее, хотя у самих ничего не было. Звонкий голос и хорошенькая мордашка очень действовали на людей, которые сами немало пережили.
Пела еще много песен. Конечно, это было далеко от настоящего пения. Но народу это нравилось…»
Михаил Гулько во время работы над пластинкой «Песни военных лет». США, 1984 г.
«Крестный отец русского шансона», эмигрантский певец Михаил Гулько вспоминал о своем пребывании во время войны в эвакуации на Урале:
«…Самым ярким впечатлением от эвакуации стали не мерзости голодной уличной жизни, а воспоминание о песне, что услышал тогда.
Однажды морозным зимним днем я после уроков отправился побродить на челябинский рынок и перед центральным входом увидел картину, которую по сей день помню в мельчайших деталях. Прямо на снегу, на крошечной деревянной тележке сидел молодой, красивый, белокурый морячок без ног. Ноги отрезаны по самый пах.
Рядом с тележкой лежали деревянные бруски, с помощью которых он передвигался, а на груди у него висела маленькая гармошка-хромка, и он пел свою песню под ее нехитрый аккомпанемент на мотив „Раскинулось море широко“.
Я встретил его близ Одессы родной, Когда в бой пошла наша рота. Он шел впереди с автоматом в руках, Моряк Черноморского флота. Он шел впереди и пример всем давал, Он был уроженец Ордынки, А ветер его лихо кудри трепал И ленты его бескозырки. Я встретил его после боя в огне В украинской чистенькой хате. Лежал он на докторском белом столе В кровавом матросском бушлате. Тринадцать ранений хирург насчитал, Две пули засели глубоко. В бреду наш отважный моряк напевал: „Раскинулось море широко“. Ай, доктор родной, если будешь в Москве Зайди ко мне в дом на Ордынку. Жене передай мой горячий привет, А сыну отдай бескозырку. Напрасно старушка ждет сына домой, Ей скажут — она зарыдает, А волны бегут от винта за кормой, И след их вдали пропадает.Перед морячком лежала перевернутая бескозырка, полная красных „тридцаток“ с портретом Ленина. Рядом стояла девушка — скорее всего, сестра — с длинной толстой косой и убирала деньги, не вмещавшиеся в бескозырку, в холщовый мешок.
Много раз я приходил на базар и, словно завороженный, стоял и слушал, как он поет. Столько лет прошло, а помню все, словно вчера это было.
Я редко исполняю эту вещь, только в компаниях близких — и не было случая, чтобы люди не плакали после нее» [35] .
35
М. Гулько. Судьба эмигранта. (См. библиографию.)
Старожилы припоминают, что большой популярностью в среде «нищих музыкантов» пользовалась старинное, времен Первой империалистической, сочинение князя Константина Романова (1858–1915):
Умер, бедняга! В больнице военной Долго родимый лежал; Эту солдатскую жизнь постепенно Тяжкий недуг доконал… Рано его от семьи оторвали: Горько заплакала мать, Всю глубину материнской печали Трудно пером описать! С невыразимой тоскою во взоре Мужа жена обняла; Полную чашу великого горя Рано она испила.Другой классик жанровой песни автор-исполнитель Игорь Сатэро (р.1947) рассказывал мне, как в 9-летнем возрасте вместе со своим знакомым «дядей Валей» — профессиональным нищим, косившим под слепого и игравшим на аккордеоне, — ездил в электричках и пел, аккомпанируя себе на маленькой гитаре.
Я вернулся с войны, А жены моей нет. Вышла замуж она за другого И детей забрала, Вещи все продала, Чтоб не видеть калеку больного! Я за Родину шел своей грудой вперед В меня немцы-фашисты стреляли! Я не знал, идиот, что родные мои Так постыдно солдата предали. И хожу я теперь по вагонам один, Все смотрю, не жена ли с детьми? Так подайте копеечку мне, гражданин….Но к концу 50-х надтреснутые голоса калек перестали звучать на улицах, вокзалах и площадях окончательно. Безрукие и безногие герои войны портили глянцевую картинку советской действительности.
Министр МВД Круглов в конце февраля 1954 года пишет Хрущеву: «Несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство… Во втором полугодии 1951 г. задержано 107 766 человек, в 1952 г. — 156 817 человек, а в 1953 г. — 182 342 человека. Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70 %, впавшие во временную нужду — 20 %, профессиональные нищие — 10 %.