История русской Церкви. Том 9
Шрифт:
ГЛАВА III
I
Одною из главных забот царя Михаила Федоровича с самого избрания его на престол была забота освободить из плена своего отца митрополита Филарета Никитича. С этою целию еще в 1613 г. все представители Русской земли, земский Собор писали из Москвы по воле своего государя к польскому королю Сигизмунду и предлагали ему прекратить войну и разменяться пленными. В следующем году такую же грамоту послали московские бояре в ответ польским и литовским панам радам, изъявившим согласие начать переговоры, о чем тогда же известили и своих соотечественников, находившихся в плену у поляков, а к Филарету Никитичу написал и сам государь и послал к нему сретенского игумена Ефрема, который и оставался при нем до конца плена. В 1615 г. переговоры действительно начались, но не привели к желанной цели; потом не раз возобновлялись, пока продолжалась война, но также не имели успеха и только к концу 1618 г. (1 декабря) окончились заключением перемирия между Россиею и Польшею на четырнадцать лет и шесть месяцев. А размен пленных, когда освободился из неволи и митрополит Филарет, последовал только 1 июня 1619 г. при реке Поляновке, на рубеже за Вязьмою. Таким образом, Филарет пробыл в плену (с 13 апреля 1611 г.) восемь лет полтора месяца и два дня. Этот продолжительный плен, соединенный с тяжкими лишениями для Филарета, чрезвычайно возвысил его в глазах всех сынов России: на него смотрели как на мученика, пострадавшего за отечество и за православную веру от поляков.
Государь, обрадованный освобождением своего отца, пожелал устроить для него самую торжественную встречу. В Можайске его встретили Рязанский архиепископ Иосиф с архимандритом и игуменом, боярин князь Димитрий Михайлович Пожарский да окольничий князь Волконский. Под Звенигородом, в Саввине монастыре, - архиепископ Вологодский Макарий с двумя архимандритами, боярин Морозов да окольничий Пушкин. В селе Хорошове митрополит Крутицкий Иона с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием, боярин князь Трубецкой да окольничий Бутурлин. За пять верст от Москвы вышел навстречу Филарету сам государь со всем своим царским синклитом и бесчисленным множеством народа и поклонился в ноги своему отцу митрополиту, а последний также поклонился своему сыну государю, между тем как свидетели этого трогательного свидания проливали слезы. В самой Москве встретили Филарета духовные власти с крестами и иконами
Едва прошло несколько дней со времени возвращения митрополита Филарета, как совершилось его избрание и наречение в патриарха. В Москве находился тогда Иерусалимский патриарх Феофан, прибывший к нам ради милостыни и в первый раз представлявшийся государю 19 апреля того года. Встреча этого патриарха, когда он приближался к Москве и в самой Москве, а потом торжественный прием его государем в Золотой палате происходили по тому образцу, как прежде все это было устроено для Цареградского патриарха Иеремии. Помещение Феофану и его свите дано было в Чудовом монастыре. Неизвестно, в какой именно день Феофан держал совет с митрополитами, архиепископами, епископами и всем освященным Собором Русской земли, но только на этом совете все единогласно положили просить митрополита Филарета Никитича, чтобы он воспринял на себя патриаршеский сан, потому что ведали его "достойна быти таковому делу, и мужа во учениих Божественных апостол и отец зело изящна, и в чистоте жития и благих прав известна, наипаче же и сего ради, яко по плоти той царев отец, и сего ради да будет царствию помогатель, и строитель, и сирым заступник, и обидимым предстатель". Филарет долго не соглашался, называл себя недостойным, указывал на свою старость, на понесенные им скорби и озлобления, преждевременно изнурившие его, на свое желание посвятить себя безмолвному житию. Но когда после новых усиленных, но напрасных просьб напомнили ему, как бы он не подвергся гневу Божию за свое непослушание мольбам целого Собора и сопротивление воле Божией, старец митрополит дал свое согласие. Июня 20-го был у государя патриарх Феофан, а 21-го царь и отец его, посовещавшись между собою, приговорили быть наречению последнего на патриаршество Московское в следующий день. В этот день после молебствия в Успенском соборе Иерусалимский патриарх со всеми прочими архиереями прибыл в царскую Золотую палату, где уже находился царь с своими боярами, и, возвестив ему торжественно о состоявшемся избрании отца его на патриаршество, просил объявить об этом самому митрополиту Филарету и пригласить его для наречения в сан патриарха. Царь послал для этого к своему отцу двух архиереев и двух светских сановников. И когда Филарет явился, то царь сначала чрез думного своего дьяка Ивана Грамотина объявил ему об его избрании на патриаршество Собором, а потом сказал сам, что хотя доселе не смел просить его, своего родителя, на патриаршество, зная его на то непроизволение, но теперь, видя праведные судьбы Божии, просит его покориться воле Божией и воспринять патриаршеский престол. Филарет отвечал, что так как столь великое дело началось и совершается не по его хотению и мысли, то он, видя неизреченные судьбы Божии, не противится воле Божией, и царскому повелению, и патриаршему благословению и приемлет патриаршеский престол царствующего града Москвы и всея Великия России. Тогда царь поздравил своего отца с избранием и наречением на патриаршество и отпустил обоих патриархов и весь Собор в соборную церковь, откуда патриарх Феофан поехал к себе, прочие же архиереи отправились в патриаршие палаты, и возвели там новонареченного патриарха на патриаршее место, и многолетствовали ему при пении певчих. Затем царь посетил своего отца, чтобы поздравить его еще в патриарших палатах, а Филарет отстоял литургию в Успенском соборе "подле патриарша места" и по окончании ее угостил у себя своих архиереев и прочие власти обедом, к патриарху же Иерусалимскому Феофану посылал с кушаньями стольника князя Тюфякина. На другой день было еще "благовестие патриаршее". Филарет облачился в соборной церкви, в приделе Похвалы Богородицы, во все святительские ризы и совершил в алтаре краткое молебствие, стоя в царских дверях. Когда же, окончив молебствие, он вышел из царских дверей, то к нему приблизились посланные от патриарха Феофана Вологодский архиепископ Макарий и Коломенский епископ Рафаил и сказали: "Святейший Иерусалимский патриарх Феофан и с ним освященный Собор призывают твою святыню на патриаршество Богом спасаемого царствующего града Москвы и всея Великии России". Филарет отвечал: "Так как святейший господин наш и патриарх великого града Иерусалима и всей Палестины Феофан и с ним освященный Собор судили меня, недостойного, быть в таковом служении, благодарю, и приемлю, и нимало вопреки глаголю". Потом Филарет разоблачился, и соборный протопоп и протодиакон повели его на патриарший двор в палату, где уже заседали на своих местах патриарх Феофан, прочие архиереи и духовенство. Филарет три раза поклонился Собору, поцеловал у Феофана правые колено, руку и ланиту, поцеловался со всеми другими архиереями и был посажен на особое седалище. Протодиакон взял кадильницу и начал кадить иконам, обоим патриархам и всему духовному чину, а певчие в это время пели многая лета преосвященному патриарху Московскому и всея России Филарету. Так вполне окончилось наречение его на патриаршество. В четверг, 24 июня, совершено было в Успенском соборе Иерусалимским патриархом Феофаном и прочими архиереями самое поставление Филарета Никитича в сан патриарха по тому самому чину, по которому некогда был поставлен первый Русский патриарх Иов, с весьма незначительными отличиями в подробностях, почему мы и не станем излагать этого священнодействия. По случаю такого торжества царь устроил для знатного духовенства богатую трапезу в своей Золотой палате. За одним столом сидел Иерусалимский патриарх, за другим - Црь с своим отцом. Московским патриархом, за третьим сидели прочие архиереи, архимандриты и игумены. Посидев немного, Филарет встал из-за стола, совершил по обычаю шествие на осляти вокруг города и, возвратившись, снова сел за стол. По окончании обеда царь щедро обдарил обоих патриархов.
Патриарх Феофан вместе с русскими иерархами, участвовавшими в поставлении Филарета, дал новому патриарху ставленую грамоту. В этой грамоте, очень обширной, Иерусалимский первосвятитель сначала говорит лично от себя, как он отправился из Иерусалима в Россию, как приехал в Москву, был здесь свидетелем торжественного возвращения Филарета Никитича из Польши и как совершил избрание, наречение и поставление Филарета на патриаршество; потом вместе с русскими святителями обращается к царю и просит его хранить к святейшему патриарху Московскому любовь, милость и в духовных вещах повиновение как к своему отцу и учителю; завещевает вельможам, воинам и всем православным христианам покоряться ему во всем как "отцу отцем и крайнему святителю"; молит и убеждает самого Филарета, да блюдет истинную православную веру, как обещался пред многими свидетелями, и да проходит ревностно и свято свое высокое служение; наконец, на основании грамоты Цареградского патриарха Иеремии и других Восточных патриархов, утвердивших патриаршество в России и преподавших Русским патриархам власть "поставляться своими митрополитами", подтверждает и с своей стороны эту власть на все последующие времена. Грамота была написана на хартии и скреплена как патриархом Феофаном, так и русскими митрополитами, архиепископами и епископами, а за ними архимандритами и игуменами. До какой степени патриарх Филарет дорожил этою грамотою, видно из того, что, когда она сгорела в 1626 г., он нарочно писал к патриарху Феофану и просил его написать новую настольную грамоту на место сгоревшей, для чего посылал ему и копию с последней. Феофан исполнил просьбу Филарета Никитича, но написал ему новую грамоту только от себя одного и потому изложил ее несколько иначе и гораздо короче. В то же время Филарет созывал на Собор своих русских архиереев, и они по желанию его также написали ему новую настольную грамоту вместо сгоревшей за своими подписями и печатями. О поставлении своем на патриарший престол Филарет Никитич во имя братской любви и общения написал к прочим патриархам: Константинопольскому, Александрийскому и Антиохийскому.
Первое действие нового патриарха Московского и всея России было посвящено благу отечества. Царь Михаил Феодорович в своей окружной грамоте от 3 июля 1619 г. к воеводам и другим начальникам городов и областей, извещая всех о возвращении своего родителя из Польши, об избрании и поставлении его на патриаршество, писал, что, как только совершилось Божиею помощию то великое дело, "великий государь" святейший патриарх Филарет Никитич вместе с митрополитами, и архиепископами, и всем освященным Собором приходил к нему, государю, и советовал ему об устроении земли Русской, разоренной и опустошенной польскими и литовскими людьми и своими ворами. Патриарх и прочие святители указывали на то, что подати собираются с народа по писцовым и дозорным книгам весьма несправедливо, так как писцы и дозорцы, которые посланы были после московского разорения сделать народную перепись, писали те книги пристрастно, отчего одним теперь легко, а другим тяжело и всем людям Московского государства скорбь конечная; что многие посадские люди из замосковных и заукрайных городов, уклоняясь от платежа податей, переселились в Москву и другие города, а многие с тою же целию заложились в закладчики боярам и другим владельцам; многие действительно потерпели разорение и нуждаются в льготах, и еще многие терпят насилия и обиды от бояр и всяких чинов и нуждаются в обороне. Царь созвал земский Собор и вместе с патриархом и прочим духовенством, а также с боярами, окольничими и всеми думными людьми Московского государства приговорил, чтобы общенародная перепись была произведена вновь со всею справедливостию и чтобы из всех городов были высланы в Москву выборные люди по два из духовенства, дворянства и посадских и сами подробно заявили правительству о местных нуждах своих городов и уездов. Достойно замечания, что уже в этой своей грамоте Михаил Федорович, в первый раз говоря об отце своем как патриархе пред своими подданными, неоднократно называл его "великим государем" и представлял его как бы соправителем своим в государстве, ибо вызывал выборных из городов с тою целию, как сам выражался, "чтобы нам и отцу нашему богомольцу Филарету Никитичу, Божиею милостию патриарху Московскому и всея Русии, всякия их нужи, и тесноты, и разоренья, и всякие недостатки были ведомы, а мы, великий государь, с отцом своим и богомольцем… советовав, по их челобитью, прося у Бога милости, учнем о Московском государстве промышляти, чтобы во всем поправить как лучше".
Второй вопрос, на который патриарх Филарет обратил свое внимание, был вопрос о невинных страдальцах за исправление церковных книг: архимандрите Троицкого монастыря Дионисии, старце Арсении Глухом и священнике Иване Наседке, который хотя не томился в заключении, но отлучен был от Церкви и от священнослужения. Когда патриарх Иерусалимский Феофан прибыл в Москву, он нашел здесь еще "любопрящихся мнозех о прилозе (и огнем)", как сам свидетельствует в грамоте, присланной им впоследствии в Россию, и скоро узнал "от многих истинных ведцов", какая участь постигла людей, предлагавших исключить этот прилог из известной церковной молитвы. Феофан понял, что они были правы, но своею властию не счел себя вправе отменить
В то же время один из справщиков, Наседка, чтобы познакомить нового патриарха с своим делом, подал ему обширную "Речь", в которой подробно изложил, за что он и его товарищи были обвинены. "Речь" эту, состоящую из 30 глав, хотя Наседка вел и от своего лица, по справедливости должно назвать речью от лица всех трех обвиненных справщиков, потому что он поместил в ней, большею частию дословно, почти все то, что мы видели в речи архимандрита Дионисия ко всем православным христианам и в речи, или послании, старца Арсения к боярину Салтыкову. Наседка только расположил все это в другом порядке, не говоря, откуда заимствовал, а от себя прибавил несколько вставочных рассуждений и объяснений и указал несколько новых примеров повреждения церковных песней и молитв. В первых 12 главах он раскрывал, почему справщики исключили из молитвы на Богоявление прибавку "и огнем", в остальных 22 - почему они марали концы некоторых молитв, и привел многочисленные примеры таких молитв. В "Речи" своей, поданной патриарху Филарету, Наседка сначала только униженно просил себе прощения за тот соблазн и смуту, какие произведены им в царствующем граде (гл. 1), но потом именем Христа Бога и ответственностию на Страшном суде умолял первосвятителя не отвергнуть этой представляемой ему "Речи", или просьбы, как еретической, а с рассуждением исследовать ее и, если справщики заблудили от истины, обратить их на путь правый, а если они верны истине, то оправдать их (гл. 13). Вместе с своею "Речью" Наседка, как сам свидетельствует (в гл. 12), представил Филарету и свое сочинение против Антония Подольского.
Спустя неделю после поставления Филарета Никитича, следовательно, 2 июля оба патриарха повелели Ионе, митрополиту Крутицкому, предложить дело Дионисия и его товарищей на Соборе. Это был уже Собор не одного московского духовенства, судивший прежде и осудивший исправителей Требника, но Собор всех русских архиереев с подчиненными им духовными лицами в присутствии двух патриархов и самого государя. На Соборе происходили многие прения и изыскания от Божественных писаний, Дионисий стоял в ответе более восьми часов и опровергал возражения всех своих обвинителей-клеветников. И все они были посрамлены вместе с Крутицким митрополитом Ионою. А преподобный Дионисий был похвален и прославлен от самого царя Михаила Федоровича и явился как истинный страдалец, стоявший крепко за Божественное писание. Патриархи же, и митрополиты, и архиепископы, и весь освященный Собор удивлялись ему, целовали его все любезно и благословляли его радостною душою. Дионисий с великою честию и со многими дарами отпущен был в лавру. Здесь он в скором времени имел радость принимать у себя своего главного благодетеля - патриарха Феофана, пожелавшего посетить знаменитую обитель русскую и поклониться мощам ее основателя. Дионисий со всею братиею сделал Феофану царскую встречу и потом оказывал ему всевозможные почести. Патриарх совершил в Троицком соборе литургию, присутствовал за братскою трапезою и почти непрерывно плакал, но плакал, как сам объяснил, слезами радости, видя святую обитель, потерпевшую столько бед и скорбей во время продолжительной осады от врагов, но спасенную милостию Божиею и теперь радующуюся и торжествующую. Пожелал видеть всех тех иноков, которые во дни осады возлагали на себя броню, брали оружие в руки и крепко ратовали. Таких оказалось более двадцати. Патриарх всех их благословил, любезно целовал и отпустил с похвалами. Пред отъездом из лавры, помолившись у мощей преподобного Сергия, Феофан снял с себя клобук, положил его у ног великого чудотворца, потом поцеловал и с молитвою возложил на главу архимандрита Дионисия, завещав, чтобы как Дионисий, так и преемники его носили этот клобук на благословение от Иерусалимского патриарха, а братии повелел записать об этом на память будущим родам. Вместе с Дионисием оправданы были на Соборе и его сотрудники: Арсений и Наседка. Арсений не только освобожден был из своего заточения, но, как человек просвещенный и благонадежный, сделан был справщиком печатных книг и много лет потрудился на Печатном дворе. А поп села Клементьева Иван Наседка не только получил разрешение священнодействовать, но удостоился быть священником и ключарем московского кафедрального Успенского собора. Согласившись на оправдание Дионисия и его товарищей, Филарет Никитич не решился, однако ж, тотчас исключить из молитвы на Богоявление слово "и огнем". Он просил Феофана пред самым выездом его из Москвы (4 февраля 1620 г.) посоветоваться об этом с прочими патриархами, выписать означенную молитву из древних греческих богослужебных книг и прислать за подписями всех патриархов, а до того времени приказал печатать ее в Требнике по-прежнему, с прибавлением "и огнем", и только на поле припечатать: "Быти сему глаголанию до соборнаго указу". Патриарх Феофан, отпущенный из Москвы с богатою милостынею, хотя обещался исполнить желание Московского первосвятителя, не мог исполнить этого скоро. Долго пробыл он в Киеве, потом в Валахии, где находился еще в двадцатых числах марта следующего года. А когда возвратился к своей пастве, то немало времени потребовалось на сношения его с прочими патриархами по возложенному на него поручению.
В это-то время, когда в Москве ожидали ответа патриархов по занимавшему всех вопросу, ключарь Успенского собора Иван Наседка, конечно, с благословения своего первосвятителя (иначе было невозможно) написал новое сочинение против незаконной прибавки "и огнем" в богоявленской молитве. Сочинение написано в спокойном духе, без резкой полемики, какою отличались прежние сочинения Наседки в том же роде, и разделено на сорок небольших глав с особыми надписаниями. Первая озаглавлена "О обновлении апостольском и о действе Духа Святаго над крещаемыми верными не огненным явлением, но невидимым". Вторая - "О крещении огняном и о муце вечней". Третья - "О Бозе, яко не огнь есть Бог, но действо Его огнь". В четвертой главе изложено то, что "на Соборе дано (было) Крутицкому Ионе о самой молитве, о нейже раздор" и чем справщики доказывали незаконность в ней прибавки "и огнем" и оправдывали себя. В следующих главах говорится о Крещении Господнем и о всемирном крещении, о разделении даров Святого Духа, о силе Святого Духа и Его действиях, о различии явлений Божиих и пр. и пр. Сочинитель доказывал, что Сам Господь крестился водою и Духом, а не огнем; апостолы крестили водою и Духом, а не огнем; все освящается, следовательно и вода, Духом Святым, а не огнем; в Боге только Три Лица, а нужно было бы допустить и четвертое, если бы вода освящалась не одним Духом Святым, но и огнем, и подобное. В основу своих мыслей автор приводил места из Священного Писания, а больше из толкового Евангелия и Апостола, из писаний Дионисия Ареопагита, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Дамаскина и еще больше из песней и молитв церковных. Но, раскрывая таким образом во всех подробностях незаконность прибавки "и огнем" в молитве на Богоявление, Наседка делал, однако ж, в своем сочинении следующие заметки: "А еже рещи: "Духом Святым и огнем", то с греческими переводы достоит справитися" (гл. 30), или в другом месте: "И аще в греческих переводех будет писано, да будет се приятно; аще ли же несть, мы, безумнии, сего не вемы" (гл. 27). Отсюда можно догадываться, что сочинение Наседки писано, когда еще не был получен ответ от Восточных патриархов, и имело целию показать, что патриарх Филарет поступил правильно, когда, с одной стороны, признал на Соборе незаконность прибавки "и огнем" и оправдал прежде осужденных справщиков, а с другой - не решился тотчас исключить этой прибавки из церковной молитвы, но просил навести справки о ней по греческим спискам и ожидает ответа Восточных первосвятителей.
Наконец 5 апреля 1625 г., следовательно, спустя более пяти лет со времени отъезда Иерусалимского патриарха из Москвы прибыли от него к нашему государю и патриарху послы: архимандрит Кирилл, келарь Акакий да старец Герман - и привезли от патриархов Александрийского Герасима и Иерусалимского Феофана грамоты и греческие списки молитвы на Богоявление. Александрийский патриарх адресовал свою грамоту (писанную еще в 1623 г.) на имя самого государя Михаила Федоровича и, выражая ему свои приветствия и благожелания, свидетельствовал, что Кормчие Восточной Церкви неуклонно сохраняют все апостольские предания, писаные и неписаные, без всяких прибавлений и убавлений и что он при всех изысканиях в греческих книгах нигде не нашел прилога "и огнем" в молитве великого освящения воды. Затем удивлялся, откуда появился этот прилог в Русской Церкви, разве только "от некиих мненомудрых", и выводил заключение: "Тем же убо сему прилогу всячески не подобает в вас пребывати, но паче отвержену быти далече". Наконец, умолял государя не допускать у себя любопрения о таких вещах и неподвижно хранить предания святых отцов, писанные и неписанные. Грамота Иерусалимского патриарха была несравненно обширнее и обращена ко всем православным христианам и епископам Великия и Малыя России. Сказав, что он сам, когда находился в Москве, нашел многих любопрящихся о прилоге "и огнем" в молитве на освящение воды и, выразив недоумение, "како, от древняго ли обычая или от неуков, и неписменных мужей, и неискусных, множицею книги любодействующих, удержася и случися сей прилог", Феофан старался доказать православным "нелепость" этого прилога. Вы ссылаетесь, говорил первосвятитель, на слова Иоанна Крестителя о Христе: Той вы крестит Духом Святым и огнем (Мф. 3. 11). Но Креститель разумел два различных крещения: крещение Духом Святым здесь и крещение огнем, геенское, в жизни будущей, как видно из всего хода речи. Когда Иоанн, как повествует евангелист, увидел многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, то сказал им: Порождения ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойный плод покаяния. Уже и секира при корне дерев лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Я крещу вас водою в покаяние, но идущий за мною… Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым (Мф. 3. 7 - 12). То есть Иоанн сказал фарисеям и саддукеям: "Если вы идете ко мне действительно с покаянием и принесете достойные плоды покаяния, то Христос крестит вас Духом Святым, а если идете ко мне без покаяния и не принесете плодов покаяния, то не убежите от будущего гнева: Христос крестит вас огнем, как бросают в огонь всякое дерево, не приносящее плода, и, как солому, сожжет огнем неугасимым". В подтверждение своего толкования Феофан привел следующий тропарь из службы на Богоявление: "Огнем крещает конечным Христос неверующих и небогомудрствующих Его, Духом же обновляет и водою благодати познавающих Того Божество". Далее Феофан указывал на слова Спасителя к апостолам: Иоанн крестил есть водою, вы же имате креститися Духом Святым (Деян. 1. 5) без прибавления "и огнем", на разные тексты Священного Писания о всеосвящающей силе Духа Святого, на церковные молитвы, в которых выражается та же самая мысль, и объяснял, что если веровать, будто вода на Богоявление освящается не одним Духом Святым, но и огнем, то этим огонь представляется таким же Божеским Лицом, каков и Дух Святой, и в Боге вместо Троицы вводится четверица. Удостоверял также, подобно Александрийскому патриарху, что не нашел нигде в греческих книгах прилога "и огнем", и убеждал: "Тем же, о христолюбивый, не подобает глаголати: "Духом Твоим Святым и огнем", но довлеет едино глаголати: "Духом Твоим Святым". Эти патриаршие грамоты, принесенные в Москву вместе с списками из греческих книг молитвы богоявленской на освящение воды за подписями патриархов, рассеяли наконец сомнения патриарха Филарета, и он 9 декабря 1625 г. издал окружной указ, которым предписывал духовным властям отобрать из всех подведомых церквей печатные Требники, замарать в них прибавку "и огнем", равно как и сделанную касательно ее на поле заметку, с тем чтобы впредь эта прибавка никогда уже не читалась в молитве на Богоявление.