История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
расцвету каждого. Способ достижения прогресса – сознательные действия
индивидуумов, вдохновленных Верой и сознающих свой долг перед Народом.
31
Народничество в толковании Михайловского отличается от марксистского
социализма по двум пунктам – своей этической основой и верой в человека-
индивидуума. Оно ничего не знает ни о классовой морали, ни о суеверной вере
в марксовы законы эволюции.
Однако Михайловский писал не только социологические
замечательным журналистом; и его полемические статьи (хотя, как это обычно
бывает с полемическими статьями, они не всегда справедливы) всегда блестящи
и остры. Он был также и критиком, и хотя, как и все критики того времени, в
критиковавшихся им писателях он обращал внимание только на «тенденцию» и
меру общественной пользы, он обладал великолепной критической
проницательностью. Уже в 1873 г. он сумел разглядеть в педагогических
статьях Толстого разрушительную и анархическую природу толстовского
учения и предсказать тот путь развития, на который он встанет после 1880 г.
( Десница и шуйца графа Льва Толстого). Критический шедевр Михайловского –
его очерк о Достоевском ( Жестокий талант, 1882). Он полон подавленной, но
несомненной враждебности к идеям и личности Достоевского, но с
удивительной точностью Михайловский, указывая на любовь Достоевского к
страдающим, увязывает это с его «садизмом». Он первый указал на значение
Записок из подполья, признав их центральное место в творчестве Достоевского.
6. КОНСЕРВАТОРЫ
В политической жизни радикалы оставались оппозицией. В литературе же
они были большинством, а оппозицией были, наоборот, сторонники
существующего порядка. Консервативные писатели имели значительное
влияние на правительство, но читателей у них было меньше, чем у радикалов.
Польское восстание 1863 года и особенно убийство Александра II в 1881 году
оттолкнуло большинство высших и средних классов от радикализма в
практической политике, и реакционная политика правительства Александра III
пользовалась в стране значительной поддержкой. Но этот консерватизм (как
часто происходит с консерватизмом) был последствием страха и инертности.
Тут не было интереса к идеям консерваторов. Мыслящие слои нации
оставались в большинстве своем радикалами и атеистами. И только крошечное
меньшинство среди мыслящих людей – правда, самые независимые,
оригинальные и искренние умы своего времени – отнеслось критически к
догмам агностицизма и демократии и обратилось к творческому
христианских и национальных идей. Но независимая мысль вовсе не
интересовала публику – она предпочитала или радикализм, или радикализм,
разведенный водичкой, – и независимым писателям-консерваторам, таким как
Григорьев, Достоевский, Леонтьев, Розанов, приходилось бороться с общим
равнодушием и его последствиями – безработицей и нищетой. Только
Достоевскому удалось победить в этой борьбе. Рассчитывать на внимание
могли только киты политической прессы, представители одного из двух
основных консервативных течений. Этими двумя течениями были –
славянофилы, представляемые Аксаковым, и практичные правительственные
националисты, возглавлявшиеся Катковым. Иван Аксаков (1823–1886), сын
великого мемуариста, был последним представителем старого
идеалистического славянофильства сороковых годов. Он был блестящим и
смелым публицистом, имевшим огромное политическое влияние, в особенности
во время турецкого кризиса 1876–1878 годов. Но творцом идей он не был.
Катков (1818–1888) же и того меньше. Это был красноречивый и твердый в
своей позиции журналист, и его сила воли и точность целей нередко заставляли
правительство проводить более твердую политику, чем она была бы без
32
катковской поддержки. Но он был цепным псом реакции, а не ее философом.
Титул этот скорее заслуживал знаменитый Победоносцев (1827–1907), обер-
прокурор Синода в течение тридцати лет, имевший огромное политическое
влияние на Александра III и, в первые годы царствования, также и на Николая
II. Но его консерватизм был чисто негативный, происходивший из
глубочайшего неверия в какие бы то ни было реформы; продукт скептицизма,
не верящего в возможность рационального улучшения. В глубине души он был
нигилистом, считавшим, что существующий строй не хуже всякого другого и
что лучше поддерживать его всеми возможными средствами, нежели пускаться
в сомнительные эксперименты.
Но среди тех, кто был не так тесно связан с правительством и политикой,
были люди, защищавшие традиционные основы русского государства и Церкви
по другим, более достойным причинам. Из старых славянофилов,
романтических идеалистов, веривших во врожденное, Богом данное
превосходство русской нации и в великую ответственность, которую несет
Россия за этот опасный дар Провиденья, последним был Аксаков.
Славянофильство более позднего периода, более демократичное и менее