История русской революции. Том II, часть 2

Троцкий Лев Давидович

Центры районов воспроизводили картину Смольного, только в меньшем масштабе. На Выборгской стороне, против штаба Красной гвардии, по Сампсониевскому проспекту, образовался целый лагерь: улицу загромождали запряженные повозки, легковые автомобили, грузовики. Учреждения района кишели вооруженными рабочими. Совет, Дума, профессиональные союзы, завкомы – все в этом районе служило делу восстания. На заводах, в казармах, в учреждениях происходило в малом объеме то же, что и во всей столице: оттесняли одних, выбирали других, разрывали остатки старых связей, закрепляли новые. Отставшие выносили резолюции о подчинении Военно-революционному комитету. Меньшевики и эсеры пугливо жались к сторонке вместе с администрацией заводов и командным составом частей. На непрерывных митингах давалась свежая информация, поддерживалась боевая уверенность, закреплялась связь. Человеческие массы группировались по новым осям. Завершался переворот.

Шаг за шагом старались мы проследить в этой книге подготовление октябрьского восстания: обострение недовольства рабочих масс,

переход советов под большевистские знамена, возмущение армии, поход крестьян против помещиков, разлив национального движения, рост страха и растерянности имущих и правящих, наконец, борьбу внутри большевистской партии за восстание. Завершительный переворот кажется после всего этого слишком коротким, слишком сухим, слишком деловым, как бы не отвечающим историческому размаху событий. Читатель испытывает своего рода разочарование. Он похож на горного туриста, который, ожидая, что главные трудности еще впереди, открывает вдруг, что он уже на вершине или почти. Где восстание? Картины восстания нет. События не слагаются в картину. Мелкие операции, рассчитанные и подготовленные заранее, остаются отделенными одна от другой в пространстве и во времени. Связывает их единство цели и замысла, но не слитность самой борьбы. Нет действий больших масс. Нет драматических столкновений с войсками. Нет всего того, что воспитанное на фактах истории воображение связывает с понятием восстания.

Общий характер переворота в столице дает позже повод Масарику, вслед за многими другими, писать: «Октябрьский переворот… отнюдь не был массовым народным движением. Этот переворот – дело рук вождей, работавших из-за кулис сверху». На самом деле это было самое массовое из всех восстаний истории. Рабочим не было надобности выходить на площадь, чтобы слиться воедино: они и без того составляли политически и морально единое целое. Солдатам даже воспрещено было покидать казармы без разрешения: в этом пункте приказ Военно-революционного комитета совпадал с приказом Полковникова. Но эти невидимые массы более, чем когда-либо, шли нога в ногу с событиями. Заводы и казармы не теряют ни на минуту связи с районными штабами, районы – со Смольным. Отряды красногвардейцев чувствуют за собою поддержку заводов. Команды солдат, возвращаясь в казарму, находят готовую смену. Только имея за собой тяжелые резервы, революционные отряды могли с такой уверенностью выступать на разрешение своих задач. Наоборот, разрозненные правительственные караулы, заранее побежденные собственной изолированностью, отказывались от самой мысли о сопротивлении. Буржуазные классы ждали баррикад, пламени пожаров, грабежей, потоков крови. На самом деле царила тишина, более страшная, чем все грохоты мира. Бесшумно передвигалась социальная почва, точно вращающаяся сцена, выдвигая народные массы на передний план и унося вчерашних господ в преисподнюю.

Уже в 10 часов утра, 25-го. Смольный счел возможным пустить по столице и по стране победоносное извещение: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки Военно-революционного комитета». В известном смысле это заявление сильно забегало вперед. Правительство еще существовало, по крайней мере на территории Зимнего дворца. Существовала ставка. Провинция не высказалась. Съезд советов еще не открывался. Но руководители восстания – не историки: чтобы подготовить для историков события, они вынуждены забегать вперед. В столице Военно-революционный комитет был уже полным хозяином положения. В санкции съезда сомнений быть не могло. Провинция ждала инициативы Петрограда. Чтобы овладеть властью до конца, нужно было начать действовать как власть. В обращении к военным организациям фронта и тыла Комитет призывал солдат бдительно следить за поведением командного состава, арестовывать не присоединяющихся к революции офицеров и не останавливаться перед применением силы в случае попыток бросить враждебные части на Петроград.

Прибывший накануне с фронта Станкевич, главный комиссар ставки, чтобы не оставаться совсем без дела в царстве пассивности и разложения, предпринял утром, во главе полуроты инженерных юнкеров, попытку очистить телефонную станцию от большевиков. Юнкера впервые узнали по этому случаю, в чьих руках станция. «Вот у кого надо, оказывается, учиться энергии, – восклицает со скрежетом офицер Синегуб, – и откуда только у них такое руководство!» Занимавшие телефонную станцию матросы могли бы без труда перестрелять юнкеров через окна. Но восставшие изо всех сил стремятся избегнуть пролития крови. С своей стороны, Станкевич строго приказывает не открывать огня: иначе юнкеров обвинят в том, что они стреляют в народ. Командующий офицер размышляет про себя: «Да ведь раз мы введем порядок, то кто же откроет рот?» – и заключает свои размышления возгласом: «Комедьянты проклятые!» Это и есть формула отношения офицерства к правительству. По собственной инициативе Синегуб посылает в Зимний за ручными гранатами и пироксилиновыми шашками. В промежутке монархический поручик вступает перед воротами станции в политические прения с большевистским прапорщиком: как герои Гомера, они осыпают друг друга перед боем крепкими словами. Оказавшись меж двух огней, пока еще только словесных, телефонистки дают волю нервам. Матросы отпускают их по домам. «Что такое? Женщины?..» С истерическими криками они вырываются из ворот. «Пустынная Морская, – рассказывает Синегуб, – сразу запестрела бегущими, прыгающими нарядами и шляпками». С работой у аппаратов кое-как справляются матросы. Во двор станции вступает скоро броневик красных, не причинив никакого зла перепуганным юнкерам. Те, с своей стороны, захватывают два грузовика и баррикадируют снаружи ворота станции. Со стороны Невского появляется второй броневик, затем третий. Все сводится к маневрам и попыткам взаимного устрашения. Борьба за станцию разрешается без пироксилина: Станкевич снимает осаду, выговорив свободный проход для своих юнкеров.

Оружие вообще служит пока только внешним признаком силы: в дело его почти не пускают. По дороге к Зимнему полурота Станкевича натыкается на команду матросов с винтовками на изготовку. Противники меряют друг друга взглядами. Ни та ни другая сторона не хочет драться: одна – от сознания силы, другая – от чувства слабости. Но где представляется случай, восставшие, особенно рабочие, спешат разоружить врага. Вторая полурота тех же инженерных юнкеров, окруженная красногвардейцами и солдатами, разоружена ими при содействии броневиков и захвачена в плен. Боя, однако, не было и здесь: юнкера не сопротивлялись. «Так окончилась, – свидетельствует инициатор, – единственная, насколько я знаю, попытка активного сопротивления большевикам». Станкевич имеет в виду операции вне района Зимнего дворца. К полудню улицы вокруг Мариинского дворца заняты войсками Военно-революционного комитета. Члены предпарламента только сходились на заседание. Президиум сделал попытку получить последние сведения: сердца сразу упали, когда обнаружилось, что телефоны выключены. Совет старейшин обсуждал, что делать. Депутаты жужжали по углам. Авксентьев утешал: Керенский выехал на фронт, скоро вернется и все поправит. У подъезда остановился броневик. Солдаты Литовского и Кексгольмского полков и матросы гвардейского экипажа вступили в здание, построились вдоль лестницы, заняли первую залу. Начальник отряда предлагает депутатам немедленно покинуть дворец. «Впечатление получилось ошеломляющее», – свидетельствует Набоков. Члены предпарламента решили разойтись, «временно прервав свою деятельность». Против подчинения насилию голосовали 48 правых: они знали, что останутся в меньшинстве. Депутаты мирно спускались по великолепной лестнице между двумя шпалерами винтовок. Очевидцы свидетельствуют:

«Никакого драматизма во всем этом не было». «Обычные бессмысленные, тупые, злобные физиономии», – пишет либеральный патриот Набоков о русских солдатах и матросах. Внизу, при выходе, командиры просматривали документы и выпускали всех. «Ожидали сортировки членов и кое-каких арестов, – свидетельствует Милюков, выпущенный в числе остальных, – но у революционного штаба были другие заботы». Не только это: у революционного штаба было мало опыта. Предписание гласило: арестовать, если окажутся, членов правительства. Но их не оказалось. Члены предпарламента были выпущены беспрепятственно, в том числе и те, которые стали вскоре организаторами гражданской войны.

Парламентский ублюдок, прекративший свое существование часов на 12 раньше, чем Временное правительство, прожил на свете 18 дней: таков промежуток времени между выходом большевиков из Мариинского дворца на улицу и вторжением вооруженной улицы в Мариинский дворец. Из всех пародий на представительство, которыми так богата история, «Совет Российской Республики» был, пожалуй, самой нелепой.

Покинув злополучное здание, октябрист Шидловский пошел бродить по городу, чтобы следить за боями: эти господа считали, что народ поднимется на их защиту. Но боев не обнаруживалось. Зато, по словам Шидловского, публика на улицах – избранная толпа Невского проспекта – поголовно смеялась. «Слышали вы: большевики захватили власть? Ведь это не более чем на три дня. Ха, ха, ха». Шидловский решил остаться в столице «на тот срок, который общественная молва назначила для царствования большевиков». Три дня, как известно, сильно растянулись.

Смеяться публика Невского начала, впрочем, только к вечеру. С утра настроение было настолько тревожным, что в буржуазных кварталах мало кто решался выходить на улицу. Часов в девять журналист Книжник побежал на Каменноостровский проспект за газетами, но газетчиков не оказалось. В небольшой кучке обывателей передавали, что ночью большевики заняли телефон, телеграф и банк. Солдатский патруль послушал и попросил не шуметь. «Но и без того все были необыкновенно тихи». Проходили вооруженные отряды рабочих. Трамваи двигались, как обычно, т. е. медленно. «Редкость прохожих меня подавляла», – пишет Книжник о Невском. В ресторанах кормили, но преимущественно в задних комнатах. В полдень пушка не громче, не тише обыкновенного прогремела со стены Петропавловской крепости, надежно занятой большевиками. Стены и заборы были заклеены воззваниями, предупреждавшими против выступлений. Но напирали уже другие воззвания, извещавшие о победе восстания. Их не успели еще расклеить и разбрасывали с автомобилей. От только что отпечатанных листков пахло свежей краской, как и от самих событий.

Отряды Красной гвардии вышли из своих районов. Рабочий с винтовкой, штык над кепкой или шапкой, ремень через штатское пальто, этот образ неотделим от 25 октября. Осторожно и еще неуверенно вооруженный рабочий наводил порядок в завоеванной им для себя столице.

Спокойствие на улицах вселяло спокойствие в сердца. Обыватели стали высыпать из домов. К вечеру в их рядах чувствовалось меньше тревоги, чем в предшествующие дни. Занятия в правительственных и общественных учреждениях, правда, прекратились. Но многие магазины оставались открыты; иные закрывались, но больше из предосторожности, чем по необходимости. Восстание? Разве так восстают? Просто происходит смена февральских караулов октябрьскими.