История русской риторики. Хрестоматия

Аннушкин Владимир Иванович

^a Ибо нигде более не сказывается, с каким духом что предлагает оратор, как на лице и глазах.

§ 17. В движении рук надлежит иметь осторожность: 1) чтоб не чрезмерно протягать, возносить, ударять^a, ни, напротив, держать их в сокрытии^ь, 2) не действовать обеими вдруг или левою, но лучше – правою рукою^с, 3) больше стараться изобразить весь смысл, а не каждое речение^d.

^a Сие значить будет или дерзость или страсть непристойную.

^b Ибо таким образом действуя возбудить можно смех или, по крайней мере, чрез то окажется чрезмерная робость.

^c Сего требует благопристойность. Ибо в разговорах общих тоже наблюдаем, однако можно иногда и обе руки обращать, напр., в восклицании, прошении и проч.

^d Сие оставим театральным

действующим лицам, которых в том все прочее и знание состоит.

§ 18. Впрочем, как во всяком искусстве, так и в произношении желающему достигнуть совершенства надлежит иметь упражнение: много выучивать, много читать, произносить, примечать других и себя и чрез то исправлять недостатки^a, ибо справедливо утверждает Фабий (Квинтилион), наилучший красноречия учитель, что все то несовершенно, где рачение не помогает природе (кн. XI, III).

^a Сим одни средством наилучшие ораторы толико сильны были в слове, что обладали сердцами слушателей своих; сим Демосфен, которого повествованием и заключаю сие руководство, преодолев самую природу, не токмо своего, но и позднейших времен был и будет удивлением. Не упоминая, что он с особенным прилежанием ходил учится у Андроника и что в земляном доме по нескольку месяцев один безысходно для сей же причины находился; не упоминая, говорю о том: рачение его в исправлении телесных дарований столь было велико, что он почти переродил себя. Имея несвободное движение языка и не могши выговаривать письмени Р, носил в устах мелкие камешки и с ними многократно и многие периоды произнося, напоследок так себя исправил, что никто яснее его не выговаривал. Победив сие неудобство, еще оставалось ему много других. Он имел короткое дыхание и некоторую боязливость. Дабы приучить себя продолжать дух, старался он, не отдыхая, читать многие стихи и притом идучи на крутую гору без остановки, а чтоб от шуму народного не смущаться, то став при бреге морском, в который волны ударялись, возвышал свой голос сколько можно противу шума их. Сверх того, привык он часто поднимать плечи, что хотя маловажно, однако и сию привычку вознамерясь истребить, во время речи вешал над собою копье, дабы естьли в жару и забывшись то ж будет делать, конец оного, уколов поднятое плечо, привел его в чувство. Напоследок, желая видеть своими очами все движения во время произношения, становился пред зеркалом, которое живо обращение глаз, вид лица, действие рук и все его положение представляло.

Вопросы и задания

1. Что есть оратория? Как Амвросий Серебренников различает термины ретор и оратор?

2. Что требуется, по мнению Амвросия, для обучения красноречию? Насколько он повторяет мысли Ломоносова?

3. Что такое тема и ее виды: риторическая и истолковательная, простая и сложенная?

4. Что подразумевает под местами советовательными Амвросий Серебренников? Каким образом приискивается материал к местам советовательным?

5. Каковы доказательства благонравия и какие качества требуются от ритора (см. главу 6)?

6. Проанализируйте жанры и ситуации поздравительной речи, описываемые Амвросием Серебренниковым. Насколько советы и рекомендации автора могут быть проецируемы на сегодняшнее общение?

7. Насколько композиция похвалы лиц у А. Серебренникова соответствует классическому жанру биографии?

Касторий

Надежный способ достичь совершенства в красноречии (1780)

Издание префекта Казанской семинарии игумена Кастория обнаружено в Музее книги РГБ и представляет типичное для того времени риторическое руководство, первоначально написанное на латинском языке. Его отличает стиль теплого обращения к «юношам» и педагогического объяснения с остроумными примерами, призванными запечатлеться в памяти слушателей. Три средства, которые Касторием предложены (живая речь, чтение и «выписка»), имеют и оригинальное педагогическое обоснование, например, «живое слово» учителя совершеннее всего «питает разум» ученика. Наконец, достаточно влиятельной (в поздней культуре, увы, отчасти потерянной) является мысль о том, что общество управляется не только «премудростию», но и «витийством».

Печатается по изданию: Надежный способ достичь совершенства в красноречии и прочих свободных науках, переведенный с латинского языка Казанской семинарии префектом Раифской пустыни игуменом Касторием. Печатано при Артиллерийском и Инженерном Шляхетном Кадетском Корпусе иждивением Содержателя Типографии Х. Ф. Клеэна. – СПб., 1780 г. – С. 3–7, 57–59.

Я примечаю, юноши, что все ваше речение, весь труд и неусыпное ваше к учению прилежание к тому единственно клонится, дабы чрез сии, в которых вы ревностно и усердно упражняетесь, благородные науки, совершенное получить со временем в красноречии искусство яко в верховнейшем знании.<…>

Три средства только соблюдаемы прилежно не только велеречивым и витиеватым, но и во всех науках преискусным

могут учинить, из коих первое и самонужное есть внимание, второе чтение, третие писание, или выписка. Сие тройственное число совершенство и некако божественность в себе заключает. Ибо ничего не можно писать о том, что чрез слух или чтение не приобретено, ниже к приобретению учености и красноречия слышание и чтение довольно способствовать может без выписок.<… >

Чувство слышания (о чем мы, во-первых, говорить будем) на тот конец нам это естества дано, как славнейшие утверждают мужи, дабы чрез благородные и способные науки, которые мы слухом перенимаем, получить себе великое знание. Из всех чувств один слух к просвещению разума и к проницанию во многия вещи особенно служит, чем самим бываем, что и самые безглазые, как Аристотель в книге о чувствах пишет, и от самого рождения будучи слепые, разумнейшими быть могут, нежели те, которые глухими и немыми родились. Ибо слух гораздо более нам к премудрости и знанию вспомошествует, нежели видение, а сие оттуда можно познать, что хотя бы мы во учении и успели, однако всякая вещь яснейшею и известнейшею бывает чрез слух, нежели чрез чтение. Ибо не без причины столь превозносили древние живое слово, потому что сама речь учащего наук и искусств аки душа. Хотя довольно примеров к подражанию и из чтения, по мнению Фабиеву, почерпнуть можно, но живая оня (так! – А. В.), как называют речь, а наипаче учительская, более и совершеннее питает разум. Хотя бы ты чрез чтение что ни есть и понял, однако глубже вселяется в понятие то, что чрез произношение, чрез сановитость, чрез телодвижение говорящий представляет. Что самое великий оный православия нашего поборник Иероним сими словами подтверждает: не знаю, какое скрытое действие в себе имеет живое слово и в слух ученика устами учителя произнесенное тверже разит.<… >

Но что ты представляешь, что законами и премудростию управляемо бывает общество, а не купно и витийством? То, с позволения твоего сказать, что не весма ты остро и правильно от тех вещей отделяешь витийство, которые (как и тебе небезызвестно) без него никоим образом быть не могут. Ибо кого ты почтешь первым законодавцем к благосостоянию гражданства и кто обуздал народ непрекословно повиноваться законам? Не бессмысленный ли кто ни есть и нимало не одарен красноречием? Но как же столь удобно согласовать тому, который, по своему невежеству, не может представить ни одной причины: почему суть добрыми законы? или самовольно не просвещенный народ и жаждущий вольности, законам, яко ярму, преклонил выю свою? Мне кажется, вероятнее, что то был красноречивейший человек, который, доказав, для чего лучше жить купно и иметь хорошие законы, наикраснейшею речью склонил сердца народные и своей воле заставил повиноваться.

А когда во общежительство собрались, то поистине красноречием, как и законами, управляемы быть стали. Ибо когда разумных мужей слышат проповедующих правду, то, убежденные будучи их красноречием, на все полезное за благо почитают. И посему, ежели бы не было витийства, то бы никаких законов (уповательно) не имели, притом от премудрости, яко член от тела, не должно отделять красноречие: оно есть часть премудрости.

Итак, ежели до благоразумного надлежит пленяться науками, то для чего ж кажется тебе, что не до благоразумного надлежит учиться витийству, которое всех наук сиянием есть и украшением? Но сколь бы способнее градодержатели отвращать могли граждан своих от порока и склонять к люблению добродетели, ежели бы с премудростию соединяли красноречие! Что сказать о проповедниках Христовых, которым столько же нужно красноречие, как и знание Божественного Писания? Не видим ли мы, что ежечасно и самые премудрые богословы, но в витийстве не искусные, столь неприятно проповедуют, что при всем своем многоглаголствии, нимало не возбуждают слушателей; почти время в пустых и напоминания недостойных запросах с велегласием теряют? Какая народу польза от того, что Скотус и его последователи вымышляли? что самое слыша люди не только не наималейше не воспламеняются ко благочестию, но и совсем холодными делаются к вещам божественным? И потому сколько бы полезно было поле священной науки все свои силы употреблять в витийстве и, отставив вовсе мудрование диалектическое, в коем, аки в сиренских островах, жизнь свою оканчивают, такое чрез труд приобрести красноречие, чрез которое можно преображать, склонять, привлекать и восхищать человеческие нравы к наблюдению честности, а мерские пороки отрицать, опровергать, истреблять, искоренять! Повинным будущее их наказание предлагать, пред очи их угрозами в страх приводить, жилище преисподних отверзать, терзание, мучение и казнь за злодейство живо представлять. А добродетель, яко достойно и праведно, до небес превозносить, ее воздаяние, красоту, бессмертие, славу и блаженство так на словах изображать, дабы слушатели чудным образом к ней воспламенялись. Болезновали о ней, страшились, надеялись, о напрасно утраченном времени сожалели, а впредь, погасивши пламень страстей, все свое стремление ко единой бы возымели добродетели. Что все, ежели кто наиприлежнейше исполнять будет, то какую ревность возбудит к честности! какой удивительной любви огнь внутри смертных возжет к добродетели! коль удобно пороки, яко дым, исчезнут! Чистейший жар воспламенится к добродетели!