История с продолжением
Шрифт:
– А Лин?
– И Лин тоже. У каждого свой выбор. Я предлагал Лину освобождение ещё восемь лет назад. Он отказался. И сделал этим выбор. Прав был Гаяровский. Я жесток. Но не хуже тех, что подарили мне эту судьбу. Которой я, простите, в праве распоряжаться так, как пожелаю.
– И как же ты пожелаешь? – утомлённая Валентина, осенняя хмарь за окнами, вечереет, синеет пасмурное небо, прижимается робко к стёклам… всё тише и тише в больничном коридоре… и голоса… поют? Кто может петь здесь?
– Я уже распорядился… – он вдруг ощутил огромную усталость. – Валентина Николаевна, а где
– Да у сестёр на посту радио, – Валентина вздохнула. – Спи уже…
Он подчинился. Что он мог ещё придумать? Многого захотел – распоряжаться своей судьбой… Да кто он такой, чтобы ему было это дозволено? Значит, придётся дальше… значит, ещё не конец… значит, он кому-то нужен, пока что нужен. А и вправду, на самом-то деле!… Как он мог про это забыть? “А я и не забывал, – пронеслось в голове, – ни на секунду”. Просто подумалось, что есть ещё какой-то выход, что существует третья сила, способная подавить противодействие тех двух… одна из которых – он сам. А вторая… ни к ночи буде помянута.
Великолепие поздней осени. Не многим доступно, но как изыскано, чёрт побери! Бледно-голубое, прозрачное до слёз небо, контрастом на нём – тонкий росчерк, словно пером, обнаженные упругие ветви, лишенные гнёта листьев. Отзвук неба в прозрачной замерзающей воде под ногами… И словно несмолкающий и неслышный звон вокруг: скоро! скоро! мы покончим с этой темнотой совсем скоро, потерпите! Будет светло от снега, мы обещаем! Скоро…
“Теперь скоро, – подумал Пятый, – но не так скоро, как хотелось бы”.
Его несли к машине, к перевозке для больных. Для тех, кто отправляется домой. Пятый хорошо запомнил разговор, случайно подслушанный им пару дней назад…
– Это бессмысленно, – говорили негромко, но он слышал, – зачем оставлять его здесь? И консилиум пришёл к такому же выводу – выписка.
– Может, стоит подождать ещё недельку? – Валентина, вездесущая Валентина, все вопросы решаются только ею, и никем другим…
– Не нужно. Вы же медики, справитесь. Если он хорошо перенесёт дорогу…
– Вы же сами говорите – если перенесёт. А если нет?
– Перенесёт, не волнуйтесь. Я уверен…
– Бог с вами. Действительно, пора и честь знать. Когда?
– Понедельник, в первой половине дня. Устраивает?
– Почему нет? Я своих предупрежу, квартиру нужно подготовить…
– Большая просьба – не скупитесь на морфий! Пока он тут находился, мы кололи по шесть-семь доз в сутки. Вы поняли? Поэтому он почти не страдал. Не снижайте дозу ни в коем случае. Пожалейте человека.
– Его спасать надо, а не жалеть, – отмахнулась Валентина. – И я этим займусь, будьте уверенны…
– Дело ваше. Но я на вашем месте не стал бы брать на себя…
– Я разберусь…
“Что теперь станется со всеми нами? – отрешенно думал Пятый, стараясь не обращать внимания на боль, причиняемую любым движением. – Сцена последняя, не так ли? Главные герои собираются у смертного одра одного из персонажей со слабо выраженной позицией и почти бездействующего. Это было бы забавно, сумей я вспомнить, как улыбаются. Странно… Не слушаются губы, что-то со мной случилось… или это голова не даёт нужной команды?
Он не помнил, что было, пока они ехали. Он не мог помнить, что происходило у Лены дома в первую неделю его пребывания там. Он смутно сознавал, что задыхается, слышал, как ругался Гаяровский, как шипела сквозь зубы от еле сдерживаемого гнева Валентина, как потихонечку всхлипывала Лена… Запомнил только одну фразу, чёткую, страшную, колючую: “респираторная депрессия”. Фраза щетинилась иглами боли и непонимания, но позже она пропала, растворилась и пришёл сон. Долгий, пустой, спокойный… А потом всё стало, как сейчас. И только одно, лишь одно менялось. Один-единственный фактор. Но главный. Боль. Её величество Боль становилась с каждым днём капельку сильнее. Словно она шла из самой далёкой дали крохотным шажками. Но шла. Упорная. И приближалась. А он стоял, привязанный к позорному столбу своей слабости, будучи не в силах не только что убежать, куда там!… отвернуться!… А потом решил, что малодушно отворачиваться, да так и застыл, глядя в эту даль широко открытыми, отчаянными глазами.
Старые слова стали наполняться каким-то неведомым новым смыслом. Старые, как мир понятия – дружба, любовь, ненависть, горе… Он вдруг понял, что всё это для него теперь – не более, чем пустой звук. Всего этого не было. Было ожидание, гнетущая тяжесть, копившаяся в душе и ещё… страстное желание поскорее покончить со всем этим, разом, навсегда. Временами ему начинало казаться, что он висит один в пустоте, что рядом нет никого, есть только огромная, всеобъемлющая пропасть, ничем не заполненная. Ничего не видно, не слышно, нет ни времени, ни ощущений… А позже, немного позже, эта пустота стала заполняться образами и событиями. Он вспоминал. Помимо своей воли он стал вспоминать свою жизнь – всю. Говорят, что перед умирающими проносится вихрем, в одно мгновенье, всё прожитое. Пятый понял, что ему на это отпущено больше времени. И подумал – за какие грехи?
– Как там наш коврик? – спросил Юра. Он вел машину, в которую с трудом набилось целых шесть человек надсмотрщиков. Пятого они по началу хотели пихнуть в багажник, но, справедливо рассудив, что там он, скорее всего, задохнется, бросили его на пол и сели так, чтобы Пятого можно было вволю попинать по дороге. Впрочем, толку от этого не было никакого – до того, как поехать обратно на предприятие, они до такой степени избили его, что он уже потерял способность что либо ощущать.
– Пока дышит… что за черт!… – заорал Андрей. Машина вильнула, её занесло и она остановилась поперек дороги. – Ёб ты…
– Похоже, клина словили, – мрачно откликнулся Юра, – вылазь, мужики, оттолкнуть бы надо, прямо посреди дороги встали…
– Вот невезуха, – Коля сплюнул в придорожную пыль, – толкай, давай, дождемся ещё приключений на свою задницу! С передачи сними, а то не сдвинем.
Надсмотрщики с трудом дотащили машину до обочины.
– Хреново дело, – констатировал Коля, немного покопавшись в движке, – надо до базы доехать кому-нибудь, взять ещё машину и на веревке доволочь. Капитально заклинило, не хрена здесь не сделаешь.