История с продолжением
Шрифт:
В комнату к Пятому влетела Лена, подскочила к кровати и остановилась, словно наткнулась с размаху на стену. Пятый смотрел на неё неподвижно и пристально.
– Пятый… – начал Лена, и осеклась. Пятый ждал, уже зная то, что она сейчас скажет, и всё ещё не веря. – Пятый… они… Лина… он…
– Лина больше нет? – сам поражаясь своему спокойствию, тихо спросил Пятый. До последней секунды он ещё надеялся, что всё происходящее – ошибка, что… Лена кивнула и пулей, опрометью, бросилась вон из комнаты. На пороге она столкнулась с Валентиной, отшвырнула ту прочь и скрылась в коридоре. Валентина подошла к кровати, присела
– Понимаешь, Пятый… тут уж ничего не поделаешь… Прости.
– Как это случилось? – Пятый вдруг почувствовал, что губы немеют, словно от новокаина.
– Лина убили… расстреляли. Несколько дней назад.
– Вы уверенны? – вдруг спросил Пятый. Всё ещё продолжала теплиться надежда на невесть что.
– Фотографии привезли… нам… и свидетельство о вскрытии… Там – всё. Прости, Пятый… Тело они отдать отказались. Юра уже третий раз поехал просить… Только смотреть тебе на это не нужно… на фотографии… и нам всем тоже не нужно было… но мы все уже…
– Валентина Николаевна, – онемение уже разлилось по всему телу и он вдруг понял, что смерть, когда придёт за ним, будет выглядеть очень похоже, – позовите Лену… и… плохо до меня доходит… успокойте её хоть немножко… А я постараюсь справиться… Лин… рыжий… я понял… всё понял… мы с тобой тогда всё сделали мало того, что правильно, да ещё и вовремя…
Валентина вышла, едва не держась за стену, а Пятый остался наедине с морозным солнечным ноябрьским утром, в котором, как не странно, всё ещё оставалось для него место. Солнцу, как и всегда, было всё равно. Он и вправду ещё не совсем понял, что произошло, то есть умом понял, а сердцем понимать не хотел, не мог. Не было ничего – ни слёз, ни боли, ни страха. Была невероятно сильная отчужденность. Отчужденность и пустота. И тишина. Все ушли. Это – даже не горе. Это что-то большее. Пока он так и не понял – что.
“Ужас. Когда бегут минуты и знаешь, что всё дальше и дальше… Всё дальше от тебя – и последний разговор, и кивок головы – немое согласие… А тело уже стало пеплом, даже меньше, чем пеплом… И измученным сном спят те, кто его знал. А я – не сплю. Всё исчезло, даже боль. Полмира – как не было. И ты знаешь, что ему было больнее, чем тебе сейчас. Какая отчужденность и пустота! Где ещё познаешь эту пустоту в столь полной мере?…”.
Пятый лежал совершенно неподвижно. Темнота давно уже сделала предметы неразличимыми, а он всё смотрел и смотрел на дверь, ведущую в коридор…
Лина они не хоронили – тело им так и не отдали. Скромные поминки устроили у Лены на квартире. Пятый впервые услышал, что Юра плачет. Стол поставили в единственной комнате. Пятый ничего не мог есть – ему было слишком плохо. Он долгим неподвижным взглядом смотрел на маленькую рюмочку красного вина и на кусочек чёрного хлеба на блюдце, стоящие на отдельной тумбочке неподалёку от стола. Фотографии Лина у них не было. У Пятого не находилось слов, лишь какие-то бессвязные обрывки, жалкая попытка воспротивиться неизбежному… Лин… Рыжий… как?… не верю… убили… не могу, не может быть… Лена опять плачет… Почему я не могу плакать?…
– Юра, – неожиданно для себя сказал он, – зажги мне сигарету…
– Пятый… – начала было Лена, но Валентина её остановила:
– Пусть курит, – разрешила она, – отвяжись от
Руки его не слушались. Юра помог ему держать сигарету навесу. Все снова замолчали. Первой заговорила Валентина.
– Помянем, – сказала она, вставая, – я верю, что ему там будет лучше, чем было здесь…
Лена и Юра встали вслед. Пятый мог лишь молча следить за ними. От яркого света у него нестерпимо болели глаза. Он зажмурился, но это почти не помогло. “Лин… я верю… ты всё сделал честно… ты не предал, как я мог сомневаться… прости, если сможешь, Лин…”.
Лена опять вытирала глаза. Юра садил одну сигарету за другой и в одиночку, молча, пил водку. Валентина сидела, подперев голову рукой и смотрела – то на Юру, то на Пятого, то на одиноко стоящую рюмочку.
– Почему они не дали нам его похоронить, гады?! – вдруг чуть ли не закричал Юра. – Почему? Я же ездил, просил… За что?…
– Не надо, Юрик, – Валентина покачала головой, – никто не скажет, за что… Они сами там…
– Что – там?! – Юра вскочил. – Там – резервуары с кислотой! Меня бесит, что Лина… – он осёкся. – Как этих, всех…
Пятый повернул голову к стене. Всё – неправда, всё было неправдой. Они не выжили. Лин умер. И но сам тоже скоро умрёт. Ничего уже не изменить. Будущего нет, есть только прошлое. Невнятные, полу стершиеся отрывки из юности, а дальше – боль, боль, боль… Через две недели ему исполняется тридцать девять. Об этом знает только он. Знал ещё Лин. Теперь же – только он. И больше – никто на всём белом свете. Последний день рождения. Сказать Лене? И напомнить, что лучший подарок – лошадиная доза морфия? А ещё лучше – две… Лин бы засмеялся. Теперь – смеяться некому. Лин умер. Ему было тридцать восемь. Его убили. Ему, наверное, было очень больно. Но не долго. Валентина не позволила Юре показать фотографии. Целая пачка фотографий. Этапы расстрела. Вскрытие… Свидетельство о смерти… Боже! Не надо! Прошу, не надо! Не хочу… страшно… И на счёт дня рождения – тоже не надо. Не актуально, как сказал бы Лин. Но он теперь…
– Пятый, – позвала Лена, – тебе больно? Укол сделать?
– Больно, – прошептал Пятый, – но укол не надо. Не от этого больно…
– Прости, – Лена отошла к своему стулу и села.
– Юра, хватит пить водку, – попросила Валентина, – тебе плохо будет…
– Не будет. Пятый… ты меня прости, ради Бога… но я же к тебе в больницу поехал, когда его от меня, из дома…
– Ты не виноват, Юра. Никто не виноват… нас хотели уничтожить – и уничтожили. Я с самого начала знал, что так будет. Не кори себя. Это я… послужил причиной…
– Вы оба не правы, – вмешалась Валентина, – тут никто из вас не виноват…
– Он не хотел умирать. Он не был к этому готов. Ну почему он, а не я?… – с тоской сказал Пятый. Ему никто не ответил.
Тёмная ноябрьская ночь уже заглядывала в окна, ветер раскачивал фонари и взметал снежную крошку. Пятый, после третьего укола морфия, наконец, задремал. Он ничего не видел во сне, слишком велико было потрясение.
На кухне Лена и Валентина мыли посуду. Юра уснул тут же, на диванчике. Лена старалась не смотреть на фотографии, веером лежащие на кухонном столе, но иногда, забываясь, подходила к столу и невидящим взглядом окидывала весь этот ужас; затем, словно опомнившись, резко отворачивалась. Валентина нет-нет, да смотрела на снимки.