История тысячи миров

Эдо Иан

Алия должна была приехать ровно в обед, если не возникло никаких осложнений, сев в карету вчерашним вечером и проведя в дороге ночь. Наверняка она будет очень истомлена этой бессонной тряской и потому окажется в дурном расположении духа, что не скрасит её первого впечатления о, и без того, неприглядном старинном особняке и поросшем мхом, состарившемся раньше времени инвалиде. Разумеется, сопроводить её к опекуну и так скоро тем самым избавиться от ответственности позаботились намеренно. Иначе не объяснить столь стремительный выезд Алии из родного дома, опережая мою неизбежную поездку туда, да ещё и не сделав по пути ни одной остановки. Однако я был полон надежд на лучшее.

И когда карета показалась на горизонте,

раздувая облака пыли по сухой дороге, я поспешил к двери, хотя мог и не торопиться, подбирая в голове самые благопристойные и необходимые слова. Это был решающий момент, так как я знал, что проведу в компании этого ребёнка ещё много лет, прежде чем ей, возможно, по воле случая, посчастливится выйти замуж и, наконец, покинуть моё неприятное общество. Сейчас я ещё не был уверен, что смог бы дать ей хорошее образование, благодаря чему она, в свою очередь, смогла бы покинуть меня другим, более свободным путём. Конечно, теперь у меня было достаточно денег для этого, но всё так же не хватало понимания современного мира. Или, вполне может статься, я просто растерял всю уверенность в себе? Жалкое зрелище.

Карета, как мне тогда показалось, тащилась невыносимо медленно, запряжённая взмыленными, уставшими от долгого пути по этим каменистым землям лошадьми. Вознице, уже бесспорно, дали наказ доставить девушку как можно скорее, и он в эту ночь не щадил животных. Оставалось только надеяться, что всей этой спешке есть здравое объяснение. Когда карета, наконец, зашла на круг перед моим имением, я был уже полностью сосредоточен и совладал с волнением, сошедшим с моего лица почти бесследно. Больше всего сейчас мне не хотелось быть нелепым.

Она вышла из кареты, едва кучер открыл перед ней дверь, в своём бледно-жёлтом девичьем платье, закрывавшем всё, кроме её тонких, таких бледных рук от локтя и до кончиков пальцев. Из-под полей шляпы я не мог увидеть сразу её лицо, и голову она подняла далеко не сразу – только после того, как спустилась по всем трём ступеням кареты и сделала пару шагов в мою сторону.

Только сейчас, за время ожидания её взгляда, мне в голову пришло то, что юная девушка могла быть сломлена горем от утраты по отцу. Я успел уже почувствовать себя бестактным болваном, но едва она подняла лицо, и я увидел на нём её лёгкую, по-детски смущённую улыбку, переживания ушли прочь. Кучер уже выгружал из кареты два небольших чемодана – все её вещи, с глухим стуком ставя их тут же на пыльную землю. Пауза тем временем слишком затянулась и я, снова ловя себя на крайнем кретинизме, поспешил улыбнуться ей в ответ. Слишком резко, слишком уж дико это вышло, я понял по её блеснувшим глазам, по её потупившемуся взгляду, метнувшемуся прочь с моего лица.

– Здравствуйте, Алия. Меня зовут Ноторн, я брат вашего отца и, с этого дня, ваш опекун. – Я тут же понял насколько это прозвучало сухо и поспешил исправиться, пустив в ход неуклюжую попытку проявить себя по-человечески. – Надеюсь, дорога не сильно вас утомила, и вы согласитесь разделить со мной трапезу.

– Так забавно. – Сказала она, заставив меня почувствовать волнение, но тут же объясняя. – Вы обращаетесь ко мне как ко взрослой, хотя никто прежде не говорил со мной на «вы».

И это было не удивительно. Все, кто знал, что у Кольфка никогда не было жены, явственно понимали историю появления этой девочки на свет. Никто, наверняка, прежде не относился к ней как к дворянке, особенно если её мать была не знатных кровей. Я ощутил, как сочувствие смягчило напряжение внутри.

– Это простое правило приличия. Которое всем следовало бы соблюдать, и которое отныне будут соблюдать в вашем отношении все прочие люди. По крайней мере, гарантированно – в этом доме.

Она продолжала смущённо улыбаться, и её лицо казалось мне крайне приятным. Уже вообразив себе взбалмошную и капризную юную даму, всему недовольную, да к тому же уставшую, я остался

приятно удивлён её тихим поведением. Впрочем, знал я её от силы две минуты.

– Я рада с вами познакомиться, господин Ноторн. – Она присела в лёгком реверансе. Её живость и юность зачаровывала, но я был смущён таким жестом по отношению к себе, спеша ответно склонить голову.

– И я рад встрече, Алия.

– Что ж… – Тут же произнесла она, явно смущённая не меньше моего. Её взгляд всё ещё блуждал по перилам крыльца. – Если быть честной, то пропустив ужин и завтрак, я начинаю понимать насколько человеку сложно обходиться без еды…

Не дав ей договорить я, в полном остервенении за свою глупость, перебил её, неуклюже сдвинувшись на крыльце и пропуская её в дом:

– Прошу, проходите. Обед как раз уже готов.

Я слышал, как дождавшись этих слов, Олия спешно засеменила на кухню, готовая выносить подносы, и остался спокоен за дальнейшие действия. Прошелестевшая подолом своего платья Алия, словно дивное видение в этом забытом богами месте, в этих убогих руинах, показалась мне столь миловидным ребёнком, что мысли о её будущем снова заполонили мою голову. Мне даже защемило сердце от мысли, что ближайшие годы она проведёт в заточении этих стен.

За обедом девушка, хоть и явно была зверски голодна, вела себя крайне сдержанно и воспитанно, пускай и явно не была знакома со светским этикетом. Она будто инстинктивно понимала, как стоило себя вести или же настолько стеснялась, что всё выходило как можно правильней. Явно раздосадованная наличием в доме голодного ребёнка, Олия дважды предложила гостье добавку, а на третий раз без каких-либо слов принесла удвоенную порцию, которую, впрочем, Алия съела подчистую. Я был рад, что необходимость в разговоре отпадала, так как это позволяло мне расслабиться за приёмом пищи и вдоволь разглядывать свою подопечную.

Её мать может и не блистала красотой, что было бесспорно при воспоминании о сомнительных вкусах старшего брата, однако, эта юная леди, несомненно, в будущем могла бы состязаться в красоте с известными красавицами столичных салонов. Это было видно по её грациозным движениям, точёной фигурке без каких-либо угловатостей. Она была в том возрасте, когда ребёнок уже вовсю перенимал черты будущего взрослого человека, формировал не только тело, но и характер. Я казался сам себе ханжой, ловя эти оценивающие мысли и забивая их подальше, утыкая свой бессовестный взгляд в тарелку. Но снова и снова мой взгляд притягивали её лёгкие запястья, тонкая бледная шея, крошечный едва вздёрнутый нос и золотые, слегка завивающиеся волосы. Это платье, такое скромное, было ей к лицу лишь потому, что не оттеняло её собственной, чудотворной красоты, лишавшей меня способности связывать мысли. Один её глаз был слегка ярче другого, в чём я обвинил яркий дневной свет из длинных стрельчатых окон, однако в чудном очаровании этой детали она была ещё милее.

Никогда прежде я не видел пятнадцатилетних девушек такой красоты. Хоть и повидал их во времена своего сватовства целыми дюжинами. В таком возрасте дети становились зачастую причудливыми и, иногда и вовсе уродливыми, формы их тел искажались изменениями, этой трансформацией из неуклюжего птенца в горделивую молодую даму, а характер сохранял ещё детскую вседозволенность и наивность. В ней не ощущалось и следа этой детской лёгкости, но это наверняка следовало из-за смерти сначала матери, судя по тому, что она не осталась с ней, а оказалась тут, и, следом, отца. Теперь эту роль перенял незнакомец, в чьём неприветливо хмуром доме она оказалась, и эта перемена в жизни, бесспорно, сыграла с ней такую метаморфозу характера из инфантильности в скрытую задумчивость. Быть может, эти лёгкие, брошенные невзначай улыбки, были только маской для усталости и желания прийтись хозяину дома по душе. Но я отбрасывал эти рассуждения, так как считал, что слишком уж они заморочены и бесплодны.