История Венецианской республики

Норвич Джон Джулиус

Можете себе представить, — жалуется Лоренцо, — сражение между вооруженными мужчинами с одной стороны и безоружными женщинами — с другой.

Венецианский флот насчитывал 56 судов, в том числе 33 галеры. Захвачены были все. Часть моряков бежала в Модону, часть была взята в плен. Погибли около 450 человек, большинство из них предположительно от переохлаждения в осенней воде.

Пизани был среди бежавших. В случившемся была не только его вина. Он приказал одному из своих капитанов, Николо Кверини, на 12 галерах охранять вход в гавань. Именно небрежение Кверини к службе (а некоторые считают это предательством) стало причиной поражения. Но поражение было несомненным: гораздо большим, чем в Босфоре, самым большим за всю историю республики. По возвращении в Венецию и Пизани, и Кверини

были призваны к суду, приговорены к большим штрафам и лишены полномочий. Но если Кверини их лишили только на 6 лет, несчастный Пизани больше никогда не смог командовать ни на суше, ни на море.

Смерть, как писал Петрарка архидиакону Генуи, была благосклонна к Андреа Дандоло, «она уберегла его от зрелища его поверженной страны и гораздо более жестоких посланий, чем те, что пришлось написать ему мне». На самом деле, дож умер за два месяца до поражения в Портолуньо, 7 сентября 1354 года, и был положен в пышный готический саркофаг в баптистерии Сан Марко. Он стал последним венецианским правителем, похороненным в соборе. [147] Его смерть в 47 лет была двойной трагедией. Европа потеряла выдающегося ученого-гуманиста столетия, а в Венеции на пост дожа выбрали старика, которому предстоял год бесчестья и смерть на эшафоте.

147

Рескин описывает его гробницу и гробницу святого Исидора в северном трансепте как «лучшие образцы венецианской монументальной скульптуры». Дандоло представлен на мозаиках и в часовне Святого Исидора, и в самом баптистерии, где над алтарем висит его мозаичный портрет.

Марино Фальеро был представителем одной из самых старых благородных фамилий Венеции, давшей республике уже двух дожей. В свои 76 лет он все еще вел активную общественную жизнь, будучи послом Венеции при папском дворе в Авиньоне. Этот пост он считал кульминацией своей жизни, посвященной различной государственной службе, но тут прибыли посланники с известием об его избрании. Еще в 1312 году его имя встречается в хрониках в связи с избранием дожа Соранцо, а между 1315 и 1327 годами — как участника Совета десяти. Возможно, он имел отношение к ликвидации Баймонте Тьеполо. В свое время он командовал флотом на Черном море, занимал должность старейшины (savio) в нескольких комиссиях, управлял в качестве подесты Кьоджей, Падуей и Тревизо. А всего за два года до избрания он выступал делегатом от республики, когда Карл IV разбирал очередную претензию венгров на Далмацию. Во время этой миссии Карл посвятил его в рыцари за старания и отдал ему во владение Валь Марино, у подножья Альп. За время своей деятельности Марино Фальеро прославился тем, что был скор на гнев и на прощение. В 1339 году на должности подесты Тревизо он прилюдно дал пощечину епископу, опоздавшему на шествие. Как показали последующие события, с возрастом его нрав не переменился.

Летописцы со вкусом описывают дурные предзнаменования по его приезде в Венецию. Кроме всего прочего, как говорят, всю первую неделю октября город был окутан плотным облаком тумана, такого густого, что «Бучинторо», везший нового дожа из Кьоджи, не смог подойти к Моло. Фальеро со свитой пришлось пересаживаться на маленькие плоскодонные лодки — piatte, бытовавшие до изобретения гондолы. Но даже и тогда они пропустили пристань у Понте делла Палья (Соломенного моста) и высадились в конечном итоге на Пьяццетту, так что дожу пришлось подойти ко Дворцу со стороны двух колонн, а это традиционное место казни злодеев.

Не прошло и месяца со дня его восшествия на трон и провозглашения торжественного обещания (promissione), ограничивавшего его власть, как пришли вести с Пелопоннеса, и над только что начавшимся правлением сгустились тучи. Но даже такая катастрофа, как Портолуньо, не могла омрачить венецианцам церковного праздника, и в начале 1355 года, в последний четверг перед Великим постом, они праздновали жирный четверг — Giovedi Grasso. Согласно народным традициям, вокруг Пьяццы и Пьяццетты ловили свиней в память о том, как мощи святого Марка перевозили, укрыв от неверных свининой. Устраивали акробатические представления, чисто венецианского свойства — так называемые Forze di Ercole («геркулесовы упражнения»), когда группа людей взбиралась друг другу на плечи, образуя живые пирамиды, или Volo del Turco («турецкий полет»), когда по канату соскальзывали с головокружительной высоты колокольни на Пьяццетту.

Когда закончились народные празднества, дож устроил во дворце обычный пир. Вот тут-то, по всеобщему мнению, и начались неприятности. Среди гостей находился молодой человек. Позднее сложилась безосновательная легенда, что это был будущий дож, Микеле Стено. Этот человек спьяну начал нескромно привлекать к себе внимание одной из служанок жены дожа. Фальеро велел его вышвырнуть, но перед тем, как покинуть дворец, буян умудрился проникнуть в зал Большого совета и оставить на троне надпись:

Марин Фальеро жену-красавицу Содержит, а другие тешатся. [148]

148

Marin Falier de la bella mujer Lu la mantien e altri la galde.

Этот стих приводит Марино Сануто в книге «Жизнь дожей». Он пишет через сто с лишним лет после этих событий, и факты вполне могут быть вымышленными. Тем не менее этот текст позволил многим историкам и летописцам предположить, что объектом внимания юноши была сама догаресса. Однако же, хоть она и была второй женой дожа и гораздо моложе своего супруга, ей все же было далеко за сорок, что делает такое предположение сомнительным.

Таким образом предполагалось уязвить дожа, но его ярость была еще сильнее, чем настрой кварантии. Вместо того чтобы произнести несколько суровых слов, принять во внимание возраст юноши и хорошую его репутацию, слегка наказать, заставить принести извинения и отпустить восвояси, сварливый старик разбушевался со всей нетерпимостью старого человека к нахальному и дерзкому новому поколению. Но его власть ограничивалась рамками клятвы, и он развернул привычные ему интриги среди правящей касты, чтобы осуществить свою месть. Он требовал, чтобы приняли закон, защищающий его честь и достоинство и карающий тех, кто на них посягнул. Если закон против них будет бессилен, он обещал заняться обидчиками сам.

Еще несколько случаев укрепили его в этом решении. Двое очень почтенных граждан, один — капитан корабля, другой — некто Стефано Гьяцца по прозвищу Гизелло, начальник Арсенала, представили, независимо друг от друга, жалобы на то, что они были оскорблены публично и телесно молодыми аристократами. Тогда дож, видимо, забывший, как он сам ударил епископа Тревизо, посочувствовал им, но указал на сложность дела и напомнил, что даже он сам претерпел оскорбление от подобных людей. Гизелло мрачно пробормотал: «Опасных тварей нужно связать. Если на них нет управы, их надо уничтожить».

Так у Фальеро появился союзник, и весьма могучий. Служители Арсенала были хорошо обученной и надежной провоенной организацией с давними традициями личной преданности дожу, поставлявшей ему телохранителей на все торжественные шествия. Так возник заговор. Ночью 15 апреля в городе должны были спровоцировать беспорядки, пустив слух о приближении генуэзского военного флота. Население высыпало бы на пьяццу Сан-Марко, где член правящей фамилии, Бертуччо Фальеро, ожидал бы с вооруженным отрядом арсеналотти, выделенных для охраны дожа, и убивал бы всех молодых аристократов, какие попадались на глаза. Марино Фальеро предстояло объявить князем Венеции и утвердить этот титул.

История знает бесчисленные примеры: аристократов, восставших против своего класса и возглавивших народное движение. Однако мало кто это проделывал на исходе восьмого десятка, и к тому же находясь в положении главы государства. В таких обстоятельствах мотивом не могут служить амбиции и личные интересы. Похоже, Фальеро двигала просто ненависть и злоба, желание одним всепобеждающим усилием отогнать наступающую старость. Вполне могло быть, что Гизелло и его подручные, видя это, воспользовались положением и сделали старого дожа своей марионеткой. Если так, то дож был не вдохновителем заговора, а скорее его жертвой. Но трудно сочувствовать человеку, который, обладая высшей властью, пытается силой, самым кровавым и жестоким образом уничтожить правительство, а в конечном счете — класс, его породивший. К счастью для Венеции, он добился только собственного падения.