История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7
Шрифт:
— У меня есть, пресвятой отец, гораздо более крупные грехи, за которые мне надо каяться; поэтому и явился я простереться ниц к вашим святым стопам, чтобы получить отпущение.
Он дал мне великодушно благословение и спросил, о какой милости я хочу его просить.
— Заступничества Вашего Святейшества, чтобы я мог свободно вернуться в Венецию.
— Мы поговорим с послом и потом вам ответим. Часто ли вы ходите к кардиналу Пассионеи?
— Я был там три раза; он презентовал мне свое Посмертное слово принцу Евгению, и в знак признательности я отправил ему в подарок книгу пандектов.
— Он ее принял?
— Полагаю, да.
— Если он ее принял, он отправит
— Он обойдется тогда со мной как с книготорговцем. Я не приму плату.
— В таком случае он вернет вам дар, мы в этом уверены. Таково его правило.
— Если Его Высокопреосвященство вернет мне подарок, я верну ему Похвальное Слово.
Тут папа так рассмеялся, что на него напал кашель, и откашлявшись он снова стал смеяться.
— Нам будет приятно узнать конец этой истории, так, чтобы народ не узнал о нашей маленькой любознательности.
После этих слов еще более милостивое благословение известило меня о том, что аудиенция окончена.
На выходе ко мне подошел аббат и спросил с любопытством, не тот ли я Казанова, что бежал из Пьомби.
— Тот самый.
— А вы меня не узнаете? Я Момоло, лодочник в те времена у Ка Реццонико.
— Вы стали священником?
— Нет, но здесь мы все одеваемся как священники. Я первый скопаторе (подметальщик) у Святейшего отца.
— Мои поздравления, и прошу меня извинить, если это вызывает у меня смех.
— Смейтесь, потому что моя жена и мои дочери тоже смеются каждый раз, когда видят меня в одежде священника. Приходите нас повидать.
— Где вы живете?
— Позади церкви Троицы на Горах. Вот мой адрес.
— Увидимся сегодня вечером.
Я возвратился домой, радуясь тому, что проведу вечер в семье венецианского баркарола [37] . Обедая с братом, я ничего ему не сказал о том, что имел беседу с папой, но пригласил пойти вместе со мной к баркаролу, ставшему святейшим подметальщиком .
37
гондольера — прим. перев.
Но тут после обеда появляется аббат Винкельман, который пришел сказать, что принес благодарность от его кардинала, что дар, который я ему отослал, является ценным и редким, и в лучшем состоянии, чем тот, что есть в Ватикане.
— Я пришел, — говорит он, — чтобы вам его оплатить.
— Я написал Его Высокопреосвященству, что дарю его.
— Он не принимает книг в подарок, потому что хочет его для своей собственной библиотеки, и, будучи библиотекарем Ватикана, опасается клеветы.
— Это хорошо, но этот подарок мне ничего не стоил, так что я не хочу его продавать. Скажите кардиналу, что он окажет мне честь, приняв его в подарок.
— Он вам его вернет.
— А я верну ему его Похвальное слово. Я не хочу принимать подарки от кого-то, кто сам не принимает подарков.
Дело сложилось следующим образом: на другой день кардинал отослал мне мою книгу, и в тот же час я отправил ему его Похвальное слово, написав, что нахожу его шедевром. Мой брат меня осудил, но я не слушал. К вечеру мы пошли в дом аббата Момоло, который меня ждал и который представил меня семье как человека замечательного.
Представив ему своего брата, я, в свою очередь, познакомился со всеми членами его семьи: его женой, четырьмя дочерьми, из которых старшей было двадцать четыре года, и двумя мальчиками малого возраста. Все некрасивые. Я там был, мне пришлось там оставаться и веселиться. Была заметна бедность, потому что подметальщик должен был жить на две сотни экю в год. Несмотря на это, бравый человек хотел меня усадить, хотел накормить меня ужином, но ничего, кроме поленты и свиных котлет в доме не было.
— Позвольте, я пошлю к себе принести шесть бутылок вина из Орвиетто.
— Если желаете.
Я пишу записку Коста, в которой приказываю прийти с шестью бутылками и ветчиной. Полчаса спустя он приходит с моим местным слугой, который несет корзину, и все дочки восклицают:
— Какой красивый мальчик!
Я вижу, что Коста польщен, прошу у аббата Момоло позволения оставить его на ужин, все дочери того хотят, и я говорю ему остаться. Коста, обрадованный честью, идет в кухню помочь жене Момоло готовить поленту.
На большой стол стелют скатерть, и полчаса спустя все садятся перед огромным блюдом поленты, достаточным, чтобы накормить на убой двенадцать человек, и кастрюлей, полной свиных котлет.
Стучат в дверь; мальчик говорит, что это синьора Мария со своей матерью. Я вижу, как при этих словах все девочки скорчили мину.
— Кто их звал? — говорит одна.
— Что им тут делать? — говорит другая.
— Они голодны, — говорит отец, они поедят с нами, чем бог послал.
Я вижу этих двух голодных: очень красивую девушку приличного вида и мать, убитого вида, которая, кажется, стыдится своей бедности. Девушка просит прощения, она говорит, что не пришла бы, если бы знала, что здесь иностранцы. Один Момоло отвечает ей на ее слова, говоря, что она хорошо сделала, что пришла, и ставит стул между мной и братом. Я рассматриваю ее вблизи и нахожу в ней совершенную красоту.
Начали есть, больше не разговаривали. Полента превосходная, свинина исключительная, ветчина замечательная; менее чем за час не остается и следа, что на столе было что-то съестное, но вино Орвиетто продолжает веселить компанию. Говорят о лотерее, тираж которой должен состояться послезавтра, и все девушки называют номера, на которые они рискнули тремя су. Я говорю, что если бы мне был известен хоть один номер, я был бы рад; юная Мариучча, сидящая справа от меня, говорит, что если мне достаточно одного номера, она мне его даст. Я смеюсь над ее предложением, но она не смеется; она говорит серьезным тоном, что она уверена в номере двадцать семь. Я спрашиваю у Момоло, можно ли еще играть, и он отвечает, что ставки прекращаются в полночь, и что он сам пойдет играть; я даю ему сорок экю, чтобы поставил: двадцать экю на номер двадцать семь в простом тираже, — я дарю их пяти девушкам, сидящим за столом, и другие двадцать экю — на тот же номер в пятерном тираже, для меня. Он идет туда и возвращается четверть часа спустя, неся мне два билета. Моя соседка обращается ко мне, благодаря и заявляя, что она уверена в выигрыше, но сомневается в моем билете, потому что вряд ли мой номер попадет в пятерной тираж.
— Но я уверен, потому что вы — пятая девушка, что я вижу в этом доме.
— Этот довод вызывает смех у всей компании. Жена Момоло говорит, что я лучше бы сделал, отдав сорок экю бедным, но ее муж предлагает ей умолкнуть, говоря, что она не знает моего ума. Мой брат смеется, но тоже говорит, что я сделал ошибку. Я отвечаю, что я сыграл. Я пожимаю руку скромной Мариучче, и она пожимает мою изо всех сил; я все понял.
Я оставляю их ближе к полуночи, попросив Момоло снова собраться послезавтра, чтобы отпраздновать выигрыш в лотерее.