История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
Мой возлюбленный не нашел, или не осмелился, мне что-либо возразить, когда я назавтра изложила ему мой необычный проект. Могло возникнуть лишь одно неодолимое препятствие, если бы капитан ожидаемого корабля его знал, но это не казалось ему правдоподобным. Необходимо было пойти на риск. Он снабдил меня одеждами, которые мне были необходимы. Ростом я была выше его на восемь дюймов.
Я снова увидела его только три или четыре дня спустя, к вечеру. Он сказал, что получил записку от чиновника морского бюро, который извещал его, что такой-то фрегат прибыл из Ла Ферол и стоит на якоре в устье Тахо, чтобы быть готовым продолжить свое путешествие, как только капитан, который высадился на берег, чтобы отнести депеши премьер-министру, вернется на борт. Его шлюпка должна находиться в полночь в таком-то месте, где капитан должен ее найти по прибытии. Решившись на все, я не нуждалась в том, чтобы заранее знать подробности.
Граф А-ль, одетый как мужчина, опасаясь, что я могу заблудиться, ждал меня в сотне шагов от моих дверей. Он поразил меня, взяв за руку. Мы направились вместе в дом, где был его чемодан, который он открыл, чтобы положить туда свои мужские одежды и достать женские, в которые он облачился менее чем за полчаса. Затем, в сопровождении мужчины, который нес его чемодан и мой маленький сак, он отвел меня в шлюпку. Мы сели в нее в одиннадцать часов. Я достала из моего сака шкатулку с моими небольшими сокровищами, сказав ему, что полагаю более надежным держать их у него в кармане. Несколько минут спустя после полуночи прибыл капитан в сопровождении одного из своих офицеров, который при виде меня сказал, что имеет распоряжение министра относиться ко мне с полным почтением, и обрадовался, когда я представил ему мою жену, не сочтя необычным, что тот же министр не предупредил его, что я сяду с женой. Менее чем через час мы прибыли на фрегат, который находился в трех милях от берега, и сразу снялись с якоря. Нам выделили каюту, очень обширную, где имелась большая кровать, лавка и гамак. Капитан, получив от меня письмо, в котором ему предписывалось везти в Англию моего возлюбленного, с которым он, к счастью, не был знаком, нас покинул. Мы провели весь остаток ночи в разговорах о том большом шаге, который мы собираемся совершить, и когда наступил день, мы были весьма обрадованы, что не видно более Лиссабона. Нуждаясь в отдыхе, я бросилась на скамейку, а мой возлюбленный — в гамак, даже не думая раздеться. Но едва мы легли, море начало обращаться с нами так, как оно обращается со всеми теми, кто к нему не привык. В первые двадцать четыре часа оно опустошило наши желудки, выворачивая их наизнанку, даже когда там ничего не было, и два последующих дня мы могли только спать и стонать; однако на четвертый день, побуждаемые зверским аппетитом, мы не могли успокоиться, непрерывно насыщаясь.
Это путешествие в Европе очень продолжительное, потому что, как вы знаете, пересекается вся Атлантика, но, однако, мы совершили его за четырнадцать дней. Мой возлюбленный не выходил из каюты, а капитан ни разу не пришел к нему с визитом; я могла отнести это только за счет вежливости, так как у нас допустимо бывает проявлять ревность без того, чтобы вызывать смех. Но я проводила почти весь день на воздухе, развлекаясь тем, что разглядывала с помощью подзорной трубы все удаленные объекты. На седьмой день мое сердце затрепетало, когда мне сказали, что судно, к которому мы приблизились на среднюю дистанцию, — это корвет, который, несмотря на то, что он вышел из Лиссабона не менее чем на день позже нас, прибудет, однако, в Англию на три дня раньше нас.
Мы прибыли туда на рассвете и бросили якорь в порту Плимут.
Офицер, которого капитан отправил на берег, чтобы получить разрешение на высадку пассажиров, вернулся на борт к вечеру и вручил ему пакеты и письма. Прочитав одно более внимательно, чем прочие, он подозвал меня для разговора. Мой возлюбленный был, как всегда, в нашей каюте.
— Это письмо, — сказал он мне, — от графа д'Ойрас. Он приказывает мне под страхом смерти не допустить высадки с моего корабля португальской девушки, если она есть, по крайней мере, если она мне лично не знакома. Он предписывает мне отвезти ее в Лиссабон, после того, как я выполню поручения, которые задержат меня на несколько дней в Кадисе. На моем судне нет ни девушек, ни женщин, за исключением вашей жены. Докажите мне, что она ваша жена, и я сразу разрешу вам высадиться вместе с ней; без этого, вы должны согласиться, что я обязан подчиниться приказу министра.
— Она моя жена, но у меня нет никаких бумаг, чтобы вам это доказать.
— Тем хуже. Она вернется со мной в Лиссабон, к ней будут относиться с уважением и хорошо обращаться, как приказал мне граф; будьте в этом уверены.
— Жена, месье, неотделима от мужа.
— Согласен. Вы можете вернуться в Лиссабон на корвете; вы будете там раньше нее.
— Почему я не могу вернуться
— Потому что мне приказано вас высадить здесь. Почему ваша жена не указана в том письме, что вы мне дали? Если она не та персона, которую хотят вернуть, вы можете быть уверены, что ее вам вернут в Лондон.
— Позвольте мне с ней переговорить.
— Охотно, но в моем присутствии.
С сокрушенным сердцем я направился сказать моему возлюбленному, называемому моей женой, из-за какой фатальной случайности и по какому жестокому приказу мы должны разлучиться. Он ответил мне, сдержав слезы, что у нас нет другого выхода, чем принять это, сохраняя спокойствие, будучи, однако, вполне уверены, что увидимся не позже чем через два месяца. Связанный присутствием капитана, он не мог сказать мне больше. Я сказала ему, что из Лондона я сразу напишу м-м аббатисе, что она должна быть первым человеком, с которым он должен увидеться в Лиссабоне, и от нее он узнает мой адрес. Я поостереглась просить у него мою шкатулку. Капитан мог счесть своим долгом составить опись, и богатство бриллиантов могло внушить ему мысль, что моя предполагаемая жена может быть никем иной как девицей, которую я похитила. Мы должны были полностью предаться нашей судьбе. Обнявшись, мы заплакали, и капитан также, когда он услышал от меня:
— Доверьте мою честь и вашу этому достойному капитану!
Положили в шлюпку чемодан, и я должна была оставить мой сак; таким образом, в моем распоряжении остались только мужские одежды. Я обнаружила после осмотра, что это все, чем я владею. Тетради, письма, книги, рубашки, два или три комплекта одежды, шпага и пистолеты, дорожные и карманные; я взяла с собой эти последние. Я направилась с чемоданом в гостиницу, где хозяин мне сказал, что если я хочу выехать в Лондон на рассвете вместе с двумя дамами и послом, мне это будет стоить только оплату лошади, и пригласил меня поужинать вместе с этими тремя персонами, чье поведение показало мне, что я не должна отказываться от компании. Они, со своей стороны, сочли меня достойной своей. Мы прибыли в этот город на следующий день рано утром, и высадились на Стрэнде, в гостинице, где, сочтя, что я плохо устроена, я осталась только чтобы пообедать. Затем я вышла, чтобы подыскать хорошее жилище, соответствующее тому положению, в котором я оказалась. Я располагала кошельком, в котором имелось пятьдесят лисбонинов и кольцо примерно такой же стоимости.
Осмотрев несколько комнат в разных домах, я сняла одну, на четвертом этаже, соблазненная добрым и благородным лицом хозяйки. Не имея опыта и без рекомендаций, я могла полагаться лишь на Бога и на добрую волю, доверившись чувству симпатии. Эта женщина мне понравилась. Я договорилась о десяти шиллингах в неделю, и тот же час попросила ее помочь мне переодеться в женщину, самого простого вида, не осмеливаясь более выходить, одетая так, как я была. Не позднее, чем назавтра я закупила на свои деньги рубашек, платьев, башмаков и все принадлежности, необходимые для бедной девицы, которая не собирается ни обольщать кого-либо, ни вызывать жалость, ни пускаться в авантюры. Говоря достаточно хорошо по-английски, но так, что никто не мог усомниться, что я не англичанка, я знала, какого поведения мне следует придерживаться, чтобы гарантировать себя от того, чего мне следует опасаться.
Однако менее чем через две недели я увидела, что дом моей доброй хозяйки не отвечает моим правилам, моему спокойствию и моей экономии, потому что мое дело может тянуться долго, и, не имея денег, я окажусь в самом трудном положении. Я решилась оттуда съехать. Находясь в решимости не принимать визитов, я их не принимала, но не могла помешать тому, чтобы любопытные толклись целый день у моей двери, и чем больше они убеждались, что я никого не принимаю, тем более назойливыми и многочисленными они становились. Дом, в котором я жила, был слишком на виду. Рядом со Св. Павлом, неподалеку от биржи, в этот дом приходило множество молодых людей, чтобы поесть, на втором и на третьем этаже, и все пытались исцелить меня от моей грусти, несмотря на то, что я в этом не нуждалась.
Решив тратить на жизнь не более гинеи в неделю, я, поскольку мое кольцо мне не было нужно, решила его продать, но постепенно. Старый торговец, что жил на моем этаже, порядочность которого моя хозяйка мне гарантировала, предложил мне 150 монет, и я его ему продала, но при условии, что он будет выплачивать мне по четыре каждый месяц, и что я смогу его у него выкупить за те деньги, что он мне уже выплатил авансом. Я хотела сохранить наличные, что у меня еще оставались, чтобы вернуться к себе на родину по суше, когда мне напишут, что я могу туда ехать, ничего не опасаясь. Я не хотела ехать морем. Я немного тратила на одежду, и у меня оставалось еще достаточно. Моего кольца мне хватало, чтобы прожить три года, и за тот год, что я уже здесь провела, я потратила лишь треть того, что было.