История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
— Азартную игру?
— Конечно.
— Значит, эта очаровательная француженка любит играть?
— Не она, но ее муж.
— Как вы его зовете?
— Это он себя предлагает называть графом де Кастель-Бажак.
— Гасконец.
— Да.
— Худой, высокий, брюнет, и с маленькой оспинкой.
— Точно. Я рад, что вы их знаете. Не правда ли, что его жена красотка?
— Не имею понятия, потому что я знал этого человека шесть лет назад, и не знаю, был ли он тогда женат. Я приду, и я рад принять участие в этой партии. Я вам скажу, однако, одну вещь: ничего не значит, если он сделает вид, что со мной незнаком.
— Я дам свой адрес вашему негру.
Он уехал на лошади, а я пошел повидать Корнелис, которая написала мне неделю назад, что ее дочь больна, и которая жаловалась, что ей два раза говорили, что меня нет, когда она знала, что я есть. Все мое извинение заключалось в том, что я был влюблен, и этого должно было бы ей быть достаточно, но состояние Софи меня тревожило. Она лежала в постели в продолжительной лихорадке, очень похудевшая, и смотрела на меня глазами, говорившими, что она умирает с горя. Ее мать была в отчаянии, потому что она любила ее до безумия; я думал, что она меня убьет, когда я сказал ей, в присутствии больной, что если та умрет, то это она ее убила. Малышка при этом сказала, что нет, нет, бросилась на шею матери и успокоила ее; но перед тем, как уйти, я отозвал ее в сторонку и сказал, что Софи умирает, потому что она слишком о ней заботится и проявляет по отношению к ней невыносимый деспотизм.
— Поместите ее, — сказал я ей, — в пансион на два года, с знатными и избранными девочками; сообщите ей эту новость сегодня же вечером, и вы увидите, что завтра она почувствует себя лучше.
Она ответила, что хороший пансион, включая учителей, стоит сотню гиней в год. Я ответил, что могу, посмотрев предварительно, какой это пансион, заплатить хозяину или хозяйке за год вперед из своего кошелька. На это предложение эта женщина, действительно испытывающая нужду, вопреки своему блеску, расцеловала меня с изъявлениями самой живой благодарности.
— Идите, — сказала мне она, — сейчас же со мной и скажите эту новость вашей дочери сами. Я хочу видеть ее лицо.
— Охотно.
«Дорогая Софи, сказал я ей, входя, ваша мать убеждена, что, сменив атмосферу, вы восстановите свое здоровье. Если вы хотите пойти на год или два в один из самых благородных пансионов Лондона, я даю на это сотню гиней».
— Я должна лишь подчиниться моей дорогой мамочке.
— Вопрос не в подчинении. Пойдете ли вы охотно в пансион? Говорите открыто.
— Но это понравится моей маме?
— Очень, если ты пойдешь туда по своей охоте.
— Очень охотно.
Лицо малышки вспыхнуло. Я оставил ее, попросив сообщать мне новости. Я вернулся к себе грустный, в мечтах о Полине.
Назавтра, в десять часов, Жарбе спросил меня, не забыл ли я, что приглашен на обед к милорду Пембруку.
— Нет, конечно. Еще только десять часов.
— Это так. Но нам ехать двадцать миль.
— Двадцать миль?
— Да, вот адрес, что он мне оставил. Следует ехать в С-Альбанс.
Я счел странным, что лорд мне ничего не сказал, но таковы эти англичане. Я взял почтовую карету, что нетрудно в Лондоне, так как они есть повсюду, и направился в его дом в С-Альбанс, по меньшей мере в трех часах езды.
Дом этого лорда не был очень обширен, но достаточно велик, чтобы разместить двадцать человек. Поскольку дама еще не прибыла, он показал мне свои сады, свои купальни, свои угодья, подземные печи, чтобы выращивать плоды независимо от сезона, и среди прочих вещей он показал мне связанного петуха в специальной клетке, у которого был действительно свирепый вид.
— Что это? Это прекрасный петух, но в оковах! Почему?
— Потому что он свиреп. Он любит кур, и он убежит искать их и убьет всех петухов, которые ими владеют.
— А почему вы приговариваете его к безбрачию?
— Потому что он предназначен для войны. Вот, смотрите, список его побед.
Он открывает шкаф и достает длинный лист бумаги, на котором зарегистрированы все битвы, из которых петух вышел победителем, убив своего противника. Их у него было более тридцати. Он показывает мне его стальные шпоры, очень блестящие. Петух при их виде трепещет, и я не могу удержаться от смеха. В возбуждении животное поднимает свои лапы, чтобы их обули. После этого маркиз показывает мне его стальной шлем.
— Но с такими преимуществами он уверенно победит своего противника.
— Отнюдь нет, потому что, когда он облачен во все свое вооружение, он пренебрегает невооруженным противником.
— Вы удивляете меня, милорд.
— Вы не будете так удивляться, когда прочтете вот это.
Он достает из четвертой полки шкафа лист, где запечатлена вся генеалогия петуха. Можно убедиться в двадцати поколениях доблести по отцовской линии, этого достаточно, потому что если бы милорд мог доказать знатность происхождения матери, он вручил бы петуху по меньшей мере Мальтийский крест. Он сказал мне, что петух стоил ему две сотни гиней, но он не отдаст его и за тысячу. Я спросил, есть ли у него дети, и он ответил, что над этим работают, но что это трудно, но я не помню тех затруднений, которые он мне изложил. Англичане каждый раз давали своими очаровательными странностями пищу моей любознательности.
Но вот и коляска с женщиной и двумя мужчинами. Я вижу мошенника Кастель Бажака и худого персонажа, которого Кастель Бажак представляет милорду под именем графа де Шверин, племянника знаменитого фельдмаршала, умершего на том, что называют ложем чести. Генерал Бекв…, англичанин, который командовал его полком на службе у короля Прусского и был одним из приглашенных, осыпал его комплиментами и сказал, что тот умер в его присутствии; этот скромный племянник при этом достал из кармана окровавленную ленту Черного Орла, которую маршал имел на себе, когда получил смертельный удар.
— Его светлость, сказал он нам, поручил мне ее хранить.
— Но в вашем кармане ему не место, — ответил ему англичанин, присутствовавший там.
Милорд между тем занялся мадам. Я оглядел ее, и, в сравнении с Полиной, она ничего не стоила. Более белокожая, потому что она была блондинка, ниже ростом и без малейшего знака благородства, она меня не заинтересовала. Когда она смеялась, вся ее миловидность исчезала. Это большое несчастье для миловидной женщины, которую смех обезображивает, смех, который зачастую может украсить дурнушку.