История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
Лорд Пемброк, взяв слово, представил своих друзей даме и этим господам, и когда он назвал меня, Кастель Бажак, который при имени де Сейнгальт сделал вид, что меня не узнал, оживился и обнял меня.
Обедали весело, по-английски, пили пунш, и мадам предложила фараон по-маленькой. Милорд не играл никогда; генерал Бекв… захотел метать банк, чтобы развлечь компанию. Он достал сотню гиней и восемь или девять сотен в банковских билетах. Он учтиво распределил по двадцать жетонов на каждый понт, сказав, что каждый жетон стоит пол-гинеи. Желая играть на золото, я на это не согласился. На третьей талье Шверин стал первым, кто, потеряв свои двадцать жетонов, попросил еще двадцать. Банкер сказал, что не играет на слово. Племянник фельдмаршала не ответил ни слова и более не
Я вернулся к себе в одиннадцать часов, не встретив никаких воров, как ожидал. У меня с собой был маленький кошелек с шестью гинеями, для того, чтобы от них откупиться. Меня этому научили. Я разбудил моего повара, чтобы сказать ему, что завтра со мной будут обедать двенадцать персон. Это был первый хороший обед, что я дал. Я получил записку от Корнелис, которая сообщала, что в следующее воскресенье она придет ко мне обедать вместе с нашей дочерью, и мы пойдем посмотреть пансион, в который она решила ее поместить.
Милорд Пембрук прибыл ко мне первый, с прекрасной француженкой, в коляске на два смежных места. Эти места способствуют любви. Остальные прибыли по одному и по двое, и последними были гасконец и пруссак.
Мы сели за стол в два часа и поднялись в четыре, все довольные поваром и, еще более того, виноторговцем, потому что, несмотря на сорок бутылок, что мы приняли в себя, никто не был пьян.
После кофе генерал пригласил всю компанию ужинать к нему, и м-м Кастельбажак предложила мне составить банк. Не заставив себя просить, я выложил тысячу монет, половину в золоте, а половину — в банковских билетах. Не имея ни жетонов, ни фишек, я заявил, что играю только золото на золото, и что я окончу, когда захочу, не объявляя последнюю талью.
Я был рад увидеть, что два иностранных графа заплатили банковскими билетами генералу свои небольшие долги. Я разменял им гинеями два таких же билета, что они мне дали. Я положил эти четыре билета отдельно под мою табакерку, и игра началась. Не имея в игре крупье и допустив, что все понтеры принимают участие в данной игре, я должен был сдавать очень медленно. Больше всего меня заботили два графа, которые все время ошибались в свою пользу. Это утомляло. Поскольку оба имели несчастье проигрывать и, к моему счастью, не имея больше банковских билетов, Кастельбажак достал из кармана обменный вексель на две сотни монет и кинул его мне, попросив его учесть; я ответил, что не понимаю в векселях. Англичанин изучил его, затем вернул мне, сказав, что не знает ни векселедателя, ни акцептора, ни индоссанта. Индоссант это я, — говорит гасконец, — и полагаю, что этого достаточно. Все смеются, за исключением меня. Я вежливо возвращаю его ему, говоря, что он может учесть его на бирже. Он уходит, шепча про себя неприличные слова, и Шверин следует за ним.
После ухода этих трусов я продолжил метать талью очень спокойно вплоть до значительно после полуночи. Я закончил в проигрыше, в основном, из-за генерала, к которому, как я видел, фортуна явно благоприятствовала. Уходя, он просил нас с милордом сделать так, чтобы на следующую ночь эти два плута не приходили, потому что если бы гасконец сказал ему половину того, что посмел сказать мне, он вынужден был бы заставить его выйти через окно. Лорд ответил, что может передать эту просьбу только через его жену. Я спросил у него, могут ли четыре билета, полученных от него, которые я держал в руках, быть фальшивыми. Он ответил мне, смеясь и рассматривая их снова, что это возможно.
— Что сделаете вы, чтобы разрешить сомнение?
— Я отправлю их разменять в банк.
— И если банк сочтет их фальшивыми?
— Я успокоюсь, или велю арестовать того, кто мне их дал.
Дав мне адрес генерала,
Назавтра, в банке, я был удивлен холодным безразличием, с которым человек, очень простой, к которому я обратился с моими четырьмя билетами, попросив их разменять на гинеи, вернул их, сказав, что это фальшивые деньги. Он улыбнулся, когда я попросил его изучить их немного внимательней. Он сказал мне вернуть их человеку, мне их давшему, и попросить оплатить их звонкой монетой, что я не счел делом трудным.
Я прекрасно понимал, что могу отправить в тюрьму этих мошенников; но испытывая отвращение, я решил пойти к милорду, чтобы узнать, где они живут. Милорд еще спал, и один из лакеев отвел меня к ним, и мое появление их удивило. Я сказал им достаточно хладнокровно, что четыре билета, которые они мне дали, — фальшивые, и они должны немедленно мне выдать сорок гиней. Кастельбажак ответил, что у них нет денег, но что это его удивляет.
— Я могу, — сказал он, — только отдать их персоне, которая мне их дала, если, однако, билеты, что вы держите, — те самые, что мы вам дали.
На это предположение кровь бросилась мне в голову, и я их покинул. Тот же лакей, который меня ожидал, повел меня туда, где, заставив меня дать присягу, мне выдали билль, который дал мне право их арестовать. Я пошел к олдермену, занялся этим, затем пошел к себе, очень раздосадованный этим докучным делом. Я застал Мартинелли, который явился, желая пообедать. Я рассказал ему об этом деле, не упомянув, что мошенники будут арестованы. Философ сказал, что на моем месте он бы сжег фальшивые билеты. Он, возможно, похвастался своим героизмом, но сам совет был хорош. Я ему не последовал. Желая меня развеселить, он сказал, что назначил с милордом Спенсером день моего вхождения в клуб мыслителей, и я ответил, что желание туда войти у меня уже прошло. С разумным человеком, которому дают хороший совет, часто случается, что ему не хватает смелости ему последовать.
К вечеру я отправился к генералу, где увидел графиню сидящей на коленях у лорда Пембрука. Ужин получился веселый; двое несчастных там не присутствовали, и о них не говорили. Покончив с ужином, мы перешли в другую комнату, где был готов стол для фараона. Генерал метал талью до самого рассвета, и я вернулся к себе с потерей трех или четырех сотен гиней. Я лег в постель и проснулся очень поздно.
Мне объявили о человеке, которого я пригласил войти, и, поскольку он говорил только по-английски, я счел необходимым позвать Жарбу в качестве переводчика. Это был начальник сбиров, который сказал мне, что если я хочу оплатить ему поездку, он уверен, что сможет арестовать Кастельбажака в Дувре, куда он отправился в полдень; он уверен, что сможет арестовать и второго до наступления ночи. Я ответил, вручив ему гинею, что того второго мне достаточно, и пусть гасконец катится ко всем чертям.
На следующий день, в воскресенье, единственный день, когда Корнелис, необычная женщина, могла ходить по Лондону, я позвал ее вместе с моей дочерью, которая была обрадована, поправив свое здоровье, возможности вырваться из рук своей матери. Пансион был в Хервиче, и мы туда направились после обеда.
Директриса этого заведения была католическая дама, которая, несмотря на свои шестьдесят лет, имела еще свежий вид, обладала большим умом и знанием света. Будучи предупрежденной миледи Харрингтон, она оказала юной Корнелис ласковый прием. У нее в пансионе содержались пятнадцать или шестнадцать девиц, старшей из которых было едва ли тринадцать лет. Я увидел их всех в саду, играющих в невинные игры. Когда миледи представила им Софи, сказав, что она будет их соученицей, они все постарались выказать ей самое нежное отношение. Пять или шесть из них, и особенно одна, показались мне воплощенными ангелами, а две или три внушили ужас, настолько они были некрасивы. Эти две крайности встречаются чаще, чем в других местах. Моя дочь была ниже ростом, чем другие, но, судя по ее мордашке, не теряла присутствия духа. Она обратилась сразу ко всем, говоря с ними так, как будто она была знакома уже давно. Когда миледи пригласила нас осмотреть дом, они все последовали за нами.