История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
У каждой девушки была своя маленькая комната, отделенная перегородкой от другой, где живет подружка, с которой можно болтать. Они едят по четверо за столом, и шесть служанок обслуживают всех. У них есть всякие учителя, которые приходят давать им уроки в большой зале, где я увидел клавесины, арфы, гитары и столы, на которых имеется все, что нужно, чтобы учиться рисовать. Сочтя меня отцом Софи, они все говорили со мной, и я видел смущение тех, кто не осмеливался еще говорить по-французски или по-итальянски. Я был в восторге. Их простое платье с корсажем, оправленным, по английской моде, в китовый ус, оставляющее открытой всю грудь, ввело меня в ступор.
Осмотрев весь дом, мы направились только с одной хозяйкой в комнату, где м-м Корнелис дала ей,
На следующий день очень рано человек олдермена пришел сказать, что граф Шверин находится у него в заключении, и представил мне записку от него, в которой тот просит прийти с ним поговорить. Я решил туда пойти, когда этот мне сказал, что у того нет ни су, и что, если дело идет о фальшивых банковских билетах, его отправят в Ньюгейт. Я не мог свыкнуться с мыслью отправить его на виселицу. Я пошел, и не могу передать, насколько трудно мне было вытерпеть его бесконечные слезы, его жесты отчаяния, его признания в преступлениях, низостях, до которых он опустился, чтобы подвигнуть меня к жалости. Он мне клялся, что билеты ему дал Кастельбажак, но он знает, у кого он их купил, и готов назвать мне этого человека, если я его вызволю из тюрьмы. Я сказал, что, назвав человека, от которого они получены, он избавится от виселицы, но он будет все равно содержаться в тюрьме на четыре су в день, пока не заплатит мне мои деньги. Его крики возобновились, он клялся мне, что нищ, и выворачивал мне свои карманы. Наконец, он предложил мне свою окровавленную ленту Черного Орла, и мне пришла в голову идея стать ее владельцем.
Я согласился, выдав ему квитанцию и обязавшись вернуть орден ему, когда он отдаст мне сорок фунтов стерлингов. Я написал мой отказ от претензий, оплатил расходы по его содержанию, сжег в его присутствии фальшивые билеты и отпустил его.
Два дня спустя я увидел у себя так называемую графиню Кастельбажак, которая мне сказала, что, поскольку ее муж и любовник уехали, она не знает, где преклонить голову. Она горько жаловалась на милорда Пембрука, который также ее бросил, после того, как она дала ему очевидные знаки своей нежности. Я сказал ей, что он неправ, сразу покинув ее, так как он должен был бы рассматривать ее как свою содержанку. Она ответила, что да, это правда, что он дал ей хороший урок. Если я, наконец, хочу от нее избавиться, я должен дать ей, на что поехать воссоединиться в Кале со своим несчастным любовником, потому что она мне клянется, что не желает больше видеть Кастельбажака, который, впрочем, не ее муж. Через три года от этого времени читатель увидит этих двух персонажей вновь появившимися на сцене.
В эти же дни трагикомическое событие не замедлило меня позабавить.
Один итальянец принес мне письмо от моего друга Балетти. Он рекомендовал мне подателя письма, которого он назвал синьором Константини, уроженца Виченцы, который приехал в Лондон по делу большой важности, о котором он мне расскажет. Он просил меня быть ему по возможности полезным. Будучи единственным судьей и единственным арбитром в области своих возможностей, я сказал г-ну Константини, что весьма уважаю друга, который мне его адресовал, и что он, соответственно, может на меня рассчитывать.
— Месье, — сказал мне он, — я прибыл в Лондон вчера вечером и, истратив в долгом пути все деньги, что у меня были, остался на данный момент лишь с двумя гинеями, но я знаю, что здесь моя жена, она богата, и мне нетрудно узнать, где она живет. Вы знаете, что как муж я являюсь хозяином всего того, что она имеет.
— Я об этом ничего не знаю.
— Вы не знаете законов этой страны?
— Не знаю.
— Досадно; но это не меняет дела. Я собираюсь идти к ней завтра и отправить ее на улицу в том платье, что на ней, и не более того, потому что вся ее мебель, ее одежда, бриллианты, все наконец, чем она владеет, —
Весьма удивленный этим делом, и еще более предложением, я спросил у него, рассказал ли он о своем деле моему другу Балетти. Он отвечал, что не говорил об этом никому, и что я первый, кому он открылся.
Я не мог принять его за сумасшедшего, потому что он совершенно не производил такого впечатления, и видя, впрочем, что вполне возможно, что закон, на который он ссылается, может существовать в Англии, я лаконично ему ответил, что не чувствую себя расположенным секундировать ему в его предприятии, что, впрочем, полностью не одобряю его, по крайней мере, если его супруга не украла у него все свое имущество, которым она, согласно тому, что он мне сказал, владеет в настоящий момент.
— Нет, месье. Она украла у меня только мою честь и покинула меня, не имея ничего, кроме своего таланта. Она поселилась здесь и сделала большую карьеру. Разве я неправ, собираясь всем завладеть, ведь это будет только для того, чтобы ее наказать и отомстить за меня?
— Это может быть, но, поскольку вы кажетесь мне человеком здравомыслящим, я спрашиваю вас, что вы подумаете обо мне, если я ни с того ни с сего соглашусь стать вашим компаньоном в деле, которое, вопреки вашим резонам, нахожу жестоким. Добавьте к этому, что, может быть, я знаком с вашей женой, и даже, что я являюсь ее другом.
— Я вам ее назову.
— Прошу вас промолчать, хотя я и не знаю никакой м-м Константини.
— Она сменила имя; ее зовут Калори, и она поет в опере Хаймаркет.
— Я знаю, кто это, но вы напрасно мне ее назвали.
— Это лишь потому, что я не сомневаюсь в вашем молчании. Я сейчас же направляюсь выяснить ее местонахождение. Это дело принципа.
Он покинул меня, утирая слезы, и он вызвал во мне сочувствие. Я был, однако, недоволен тем, что он сделал меня хранителем своего секрета. Три или четыре часа спустя я отправился с визитом к ла Бинетти, которая, поведав мне о том, что де Амичи при своем отъезде из Лондона совершенно сошла с ума по антрепренеру Матеи, который ее не любит, рассказала мне также разные истории обо всех «виртуозках», находящихся сейчас в Лондоне. Когда она упомянула ла Калори, она сказала, что у той было несколько любовников, которые ей много чего надавали, но сейчас у нее никого нет, кроме знаменитого скрипача Джардини, в которого она влюблена. Я спросил у нее, откуда та приехала и замужем ли она, и Бинетти мне ответила, что та из Винченцы и она полагает, что не замужем.
Я почти уже не думал об этом дурном деле, когда, три дня спустя после разговора с Бинетти я получил записку из тюрьмы Кингсбери и с удивлением увидел, что она подписана Константини. Несчастный мне писал, что он считает меня единственным другом в Лондоне, и что, соответственно, надеется, что я приду его повидать, чтобы, по крайней мере, дать ему совет.
Находя это очень странным и не понимая, как такое могло быть, я взял фиакр и поехал в Кингсбери. Я нашел его в отчаянии, со старым прокурором-англичанином, который говорил по-итальянски и которого я знал. Константини был арестован накануне из-за нескольких векселей, подписанных его женой, которая их вовремя не оплатила. Его жена, согласно этим векселям, оказывалась должником нескольких заимодавцев на сумму примерно тысячи монет. Прокурор, который был там, был хранителем расписок, принадлежащих именам, которые я не знал. Их было пятеро. Он явился предложить пленнику соглашение.
Весьма пораженный этим подлым мошенничеством, которое я таковым бы не счел, если бы не знал от Бинетти, что Калори, далеко не обременена долгами и богата, я попросил прокурора выйти, желая поговорить с Константини тет-а-тет.
— Меня арестовали, — сказал мне он, — за долги моей жены, и сказали, что это я должен их платить, потому что я ее муж.
— Это ваша жена сыграла с вами эту штуку. Она узнала, что вы в Лондоне.
— Она увидела меня из окна.
— Почему вы задержались с выполнением вашего проекта?