Итальянец
Шрифт:
Когда Оливия удалилась, Эллена взошла к себе на башню, чтобы найти успокоение в созерцании безмятежного величия природы. Это было верное средство возвысить дух и смягчить остроту горя. Пейзаж представлялся ей подобием нежной и торжественной, умиротворяющей мелодии — подобием наигрыша пастуха, о коем упоминает мильтоновский Дух:
Кто нежными напевами свирели Умел свирепый ветер укротить,
Волненье бора умиротворяя.
Пока Эллена наблюдала, как закатный свет заливает долину и подкрашивает пурпуром туманные горные вершины, с расположенных ниже скал запела свирель, уступавшая Мильтоновой прихотливостью, но не сладкозвучием. В стенах Сан-Стефано ни этот инструмент, ни исполняемую им мелодию девушке слышать не доводилось. Сладостная
Взглянув вниз через оконную решетку, она заметила человека, примостившегося на верхушке утеса, где от края пропасти его отделяло лишь несколько карликовых кустиков. От смельчака, вскарабкавшегося сюда, потребовалась, должно быть, ловкость, далеко превосходящая возможности простого смертного. При тусклом сумеречном свете Эллене непросто было понять, действительно ли перед нею Вивальди. Он пребывал в положении настолько опасном, что она боялась узнать его. Но все сомнения рассеялись, когда музыкант, подняв голову, увидел Эллену и она услышала его голос.
Винченцио, как оказалось, стало известно из беседы с одним здешним послушником, подкупленным Пауло, что Эллена имеет обыкновение посещать эту отдаленную башню (послушник часто замечал девушку у окна, когда работал в саду поблизости), и Вивальди с риском для жизни пробрался сюда в надежде поговорить с ней.
Напуганная грозящей юноше опасностью, Эллена отказывалась его слушать, но он не пожелал уйти, прежде чем не сообщит ей план бегства. Винченцио умолял девушку довериться его попечению и брался препроводить ее в любое указанное ею убежище. Знакомый послушник, в расчете на солидную мзду, готов был, как выяснилось, этим же вечером провести Вивальди в обитель, где, скрытый под одеянием паломника, юноша надеялся украдкой вновь повидаться с Элленой. Вивальди заклинал ее использовать любую возможность, чтобы во время вечерней трапезы проникнуть в приемную. Его соображения, изложенные в немногих словах, заключались в следующем.
Госпожа аббатиса, действуя в согласии с издавна заведенным обычаем, намеревалась в этот праздничный вечер устроить угощение для padre abate и прочих лиц духовного звания, служивших во время вечерни. К увеселениям — а в ряду их значился концерт из духовных мелодий в исполнении обитательниц монастыря — допускалось также малое число сторонних знатных особ и пилигримов. Предполагалось, что стол будет полон изысканных кушаний, ибо сестры не день и не два не покладая рук изощрялись в кулинарном и кондитерском деле с тем же умением, каким отличались и в прочих хитроумных ремеслах — к примеру, вышивании. Ужин должны были накрыть в приемной аббатисы, сама же она в кругу немногих сестер, обязанных этой честью своему высокому рангу или же особой милости настоятельницы, собиралась трапезничать во внутреннем покое, где через решетку, отделявшую это помещение от приемной, могла без помех участвовать в застольной беседе святых отцов. Столы предполагалось уставить искусственными цветами и прочими украшениями, созданными прихотливой фантазией и неустанными трудами монахинь, которые после череды серых будней готовились к празднеству с той же суетностью и с тем же восторженным самозабвением, с каким принаряжается к первому балу юная красавица.
Из всего сказанного выше следовало, что в монастыре этим вечером все до единой души будут заняты — кто развлечениями, кто неотложными делами — и Вивальди, не преминувшему все это заранее разузнать, не составит труда с помощью недавно обретенного союзника пробраться внутрь и в одеянии пилигрима смешаться с толпой зрителей. Посему Вивальди и умолял Эллену измыслить способ встретиться с ним в покоях настоятельницы и узнать от него дальнейшие подробности задуманного плана бегства. По словам юноши, у подножия горы Эллену буду ожидать мулы, и ей останется лишь выбрать конечный пункт путешествия: либо виллу Альтьери, либо близлежащий монастырь Санта делла Пьета. Винченцио питал тайную надежду, что сможет убедить Эллену обвенчаться с ним, как только она покинет Сан-Стефано; однако он ничего не сказал ей о своей надежде, боясь, что она примет это за непременное условие и тогда либо не решится принять его помощь, либо, решившись, сочтет себя обязанной дать ему поспешное согласие на брак.
Противоречивые чувства теснились в груди Эллены, пока она слушала план Винченцио: она то радовалась представившейся возможности — судя по всему, единственной — спастись из заточения, грозившего стать пожизненным, и воссоединиться со своим любимым Вивальди, то отвергала мысль о бегстве с ним, помня, как решительно его родители противятся их браку. Бессильная принять решение сразу, Эллена умоляла Винченцио немедленно удалиться, не дожидаясь минуты, когда сгустившийся сумрак усугубит опасность спуска; она обещала употребить все возможные средства, чтобы проникнуть в покои аббатисы и там сообщить ему свое окончательное решение. Вивальди понял причины ее сомнений и, хотя и опечаленный ими, не мог не отдать должное здравому смыслу и справедливой гордости, подсказавшим эти сомнения.
Вивальди медлил на скале до последней минуты, а затем, колеблясь между надеждой и страхом, попрощался с Элленой и принялся спускаться; пока заросли вьющихся растений не скрыли его из виду, девушка наблюдала, как он, едва различимый в вечернем полусвете, отважно скользил над пропастью и карабкался с утеса на утес. Тревога и тут не отступила, и Эллена не отходила от окна, но Вин-ченцио более не появлялся. Наконец успокоительная тишина убедила девушку в том, что спуск завершился счастливо, и она возвратилась в свою келью, дабы предаться мыслям о предстоящем бегстве.
Эти раздумья прервало появление Оливии; выражение лица монахини, далекое от привычного спокойствия и несшее отпечаток глубокой тревоги и страха, без слов говорило о том, что произошло нечто необычное. Оливия бросила взгляд назад, в галерею, оглядела келью и только после этого произнесла:
— Случилось то, чего я боялась; наихудшие опасения оправдываются. Если ты, дитя мое, не сможешь этой ночью покинуть монастырь, тебя принесут в жертву.
— О чем ты говоришь? — вскричала испуганная Эллена.
— Только что мне стало известно, — продолжала монахиня, — что твой поступок был расценен как намеренное оскорбление нашей настоятельницы; было решено покарать тебя тем, что именуется здесь заключением, но, увы, к чему приукрашивать горькую истину: подлинный смысл приговора — смерть, ибо все те, кто преступал порог той жуткой комнаты, вовеки не покидали ее живыми!
— Смерть! — воскликнула, ужасаясь, Эллена. — О боже! Но чем я заслужила смерть?
— Не об этом следует вопрошать, дочь моя, а о том, как ее избежать. В самых потаенных глубинах нашего монастыря имеется комната с каменными стенами и железными дверями, куда время от времени ввергают инокинь, повинных в наиболее страшных проступках. Этот приговор не допускает помилования; несчастную жертву оставляют изнемогать в цепях, в полном мраке, на скудном пайке из хлеба и воды, годном лишь на то, чтобы продлить муки, слегка отсрочив тот час, когда на смену страданиям явится избавительницей смерть. В анналах обители упоминается несколько примеров такой бесчеловечной кары; ей обычно подвергаются монахини, которые, пресытившись той жизнью, на какую их обрекли заблуждения собственного незрелого ума либо жестокость или алчность их родителей, были пойманы при попытке бежать из монастыря.
Тут монахиня помедлила, но, обнаружив, что Эллена предалась безмолвным раздумьям, продолжила свою речь:
— Страшный пример такой жестокости и мне памятен. Я помню, как несчастная ступила в узилище, чтобы уже не покинуть его пределы живой! Я видела, как ее бренные останки предали земле в монастырском саду! Два года томилась она на соломенной подстилке, лишенная утешения даже услышать через решетку голоса тех сестер, что печалились о ее участи, — а кто же из нас не печалился? Жестокое наказание ждало всякого, кто осмеливался, движимый состраданием, приблизиться к стенам темницы; слава Богу, оно и меня постигло, и я перенесла его с тайным торжеством.