Итальянец
Шрифт:
Трясущимися руками инок принялся отпирать замки, Вивальди пытался помочь ему и в то же время успокоить Эллену.
Запоры поддались, ворота распахнулись, и перед беглецами показались залитые лунным светом горы. Эллена с восторгом вдохнула забытый уже воздух свободы. Полуночный бриз шумел в пальмовых листьях, тяжелой тенью нависших над грубо отесанной площадкой перед воротами, и негромко шелестел в кустах на склонах близлежащих утесов.
— Не теряйте времени на слова благодарности, дети мои, — произнес инок, заметив, что молодые люди собираются заговорить. — Я замкну ворота и попытаюсь задержать преследователей, чтобы вы успели бежать. Господи, благослови вас!
Эллена и Вивальди успели лишь шепнуть
Отступать было некуда: Вивальди опасался с минуты на минуту услышать за спиной голос Джеронимо или других преследователей — так или иначе, приходилось спускаться дальше. Единственная ведущая к подножию горы тропа занята была паломниками, и присоединиться к ним значило погубить себя почти наверняка. От яркого лунного света не могла укрыться ни единая движущаяся фигура; беглецы держались в тени монастырских стен, пока звук приближавшихся шагов не заставил их искать временного убежища там, где позади стоящих справа холмов, густо заросших пальмами, вздымались утесы, у подножия которых можно было притулиться в каком-либо из тенистых углублений. Молча шли они извилистым путем меж каменных громад, и их смятение составляло живой контраст расстилавшемуся перед ними ландшафту.
В стороне от монастыря беглецы стали выжидать в тени утесов, пока процессия пилигримов, шествующая вниз через горные чащобы и лощины, не удалится на достаточное расстояние. То и дело они оглядывались на монастырь, ожидая увидеть там свет в воротах или главном портале; в безмолвном беспокойстве ловили они глухой шум погони, но ветерок не доносил до них ни единого звука; не показалось и ни единого огонька, выдающего приближение лазутчиков.
Теперь, когда смертельная угроза наконец на время отступила, Эллена смогла прислушаться к звукам псалма, сопровождавшим процессию. Эти священные чистые звуки возносились к безоблачным небесам, и, даже когда в ритмических паузах голоса замирали, до чуткого уха, помимо шелеста листвы, не доносилось ничего. Звуки, то нараставшие, то уносившиеся вдаль на крыльях ветерка, представлялись музыкальной перекличкой неземных созданий, полуночных стражей, ступавших по горам и обходивших дозором спавшую землю.
— Как часто в такие поздние часы, Эллена, — заговорил Вивальди, — случалось мне бродить вблизи твоего жилья, упиваясь сознанием твоей близости. В этих стенах, говорил я себе, почивает она. В них, там, внутри, заключен мой мир, существующее же вовне — мертвенно и пустынно. И вот ты со мной! О Эллена! Теперь, когда судьба мне тебя вернула, сделай так, чтобы случай не властен был впредь разлучить нас! Дозволь отвести тебя к ближайшему алтарю, где мы могли бы принести брачные обеты.
В волнении и тревоге Вивальди забыл, что из деликатности решил молчать о своих чувствах, пока не препроводит Эллену в безопасное место.
— Ныне не время для таких разговоров, — нетвердым голосом возразила Эллена, — опасность не миновала, мы по-прежнему на краю пропасти.
Вивальди немедленно вскочил на ноги.
— Мое непростительное себялюбие едва не ввергло тебя в беду! Не безумие ли медлить долее в этих таящих опасность пределах, в то время как затихающие звуки говорят о том, что паломники удалились и путь свободен!
Еще прежде чем Винченцио умолк, молодые люди возобновили спуск, осторожно ступая по тропинке меж утесов и поминутно оглядываясь на монастырь, к их радости так и не озарившийся иными огнями, кроме лунного света, игравшего на шпилях и высоких окнах собора. На мгновение Эллене почудилось, что в окошке ее любимой башенки мелькнула свеча, и мысль, что монахини — быть может, даже аббатиса самолично, — хватившись своей пленницы, осматривают там все закоулки, заставила ее в испуге ускорить шаги. Но вскоре стало ясно, что повергший Эллену в ужас огонек был не чем иным, как лучом лунного света, проникшим через противоположное окошко башни, и в дальнейшем, вплоть до подножия горы, беглецов уже ничто не тревожило. Вскоре показался и Пауло, поджидавший их с лошадьми.
— Ах, синьор, — воскликнул слуга, — как же я рад видеть вас в здравии и благополучии! Вы так долго отсутствовали, что я уж начал было опасаться, как бы монахи не упрятали вас в темницу навечно. Какое счастье, что я вас наконец дождался, господин мой!
— Я рад не меньше, мой добрый Пауло. Но где платье пилигрима, которое я просил тебя приготовить?
Пауло вынул требуемое, Вивальди накинул плащ на плечи Эллены, усадил ее на лошадь, и все трое двинулись в сторону Неаполя, где в стенах обители делла Пьета Эллена рассчитывала найти убежище. Однако Винченцио предложил покинуть эту дорогу как можно скорее и пуститься к вилле Альтьери кружным путем, где не столь велика опасность угодить вновь в руки врагов.
Вскоре они достигли грандиозного перевала, памятного Эллене с того дня, когда ее привезли в монастырь, и теперь, в ночные часы, особенно страшного, ибо лунный свет кое-где не достигал дна узкого ущелья, вдоль которого пролегала дорога, — и в таких местах сама пропасть и жавшаяся к ее краю тропа тонули в тени соседних утесов и поросших лесом горных пиков. Однако Пауло, не имевший обыкновения поддаваться влиянию окружающего ландшафта, весело скакал, не переставая поздравлять себя и своего господина с удавшимся побегом, а также звонко распевать навстречу горному эху. Это продолжалось до тех пор, пока Вивальди не приказал ему умерить громкое ликование, способное навлечь беду.
— Ах, синьор мой, — отозвался Пауло. — Мне ничего не остается, как повиноваться, но знали бы вы, какая отрада переполняет мое сердце, — я не могу не петь, чтобы выпустить наружу хотя бы немножко веселья. Давеча в подземелье — как бишь зовется это место? — мы, что и говорить, побывали в переделке, но куда ей до теперешней, ведь в этот раз меня с вами не было; вас, того и гляди, могли отправить на тот свет, а я как ни в чем не бывало прохлаждался бы себе в горах при луне.
Но что там наверху, в самом поднебесье, синьор? Готов поклясться, что мост, но как же высоко его занесло; для чего он там понадобился, ума не приложу, разве что перебираться с одного облака на другое. Прогуляться там неплохо, конечно, но дотуда карабкаться и карабкаться — овчинка выделки не стоит.
Вивальди всмотрелся, а Эллена вспомнила и этот горный мост, подвешенный между двумя громадными утесами над рекой со скалистым дном и озаренный луной, и страх, одолевавший ее, когда она проезжала через него. Один из составлявших опору моста утесов был погружен в густую тень, которая накрывала также часть моста, другой же, заросший зеленью, был ярко освещен от верхушки и до омываемого волнами подножия; мокрая от водяной пыли листва поблескивала на фоне темной скалы. Заключенный в арочную рамку пейзаж таял в дымке на заднем плане.
— Ну и ну! — воскликнул Пауло. — Чего только не сделает любопытство! Кто-то туда уже забрался!
Вивальди тоже заметил человеческие фигуры на арке моста; наблюдая скользившие в лунном свете неясные силуэты, он испытывал не удивление, а тревогу при мысли, что свидетелями их с Элленой бегства оказались, может статься, паломники, направлявшиеся к монастырю на поклонение святыне. Избежать их взглядов не представлялось возможным, ибо узкая дорога, где с трудом разминулись бы два встречных всадника, проходила меж двух отвесных стен, с одной стороны устремленных ввысь, а с другой — в глубину пропасти.