Итальянец

Рэдклиф Анна

К отъезду все было готово, и исповедник призвал Эл-лену в свою комнату, где их ждал легкий завтрак.

Узнав, что отъезд состоится в скором времени, Эллена воспрянула духом и готова была вновь высказать свою признательность, но Скедони прервал ее и властным голосом приказал ни словом не упоминать более о благодарности.

Во дворе, где стояли наготове лошади, Эллена обнаружила Спалатро, отпрянула и в поисках защиты ухватилась за руку Скедони.

— Какие страшные воспоминания пробуждаются во мне при виде этого человека! Когда он здесь, я не чувствую себя в безопасности даже рядом с вами.

Скедони не отвечал, и Эллене пришлось повторить свои слова.

— Опасаться нечего, — проговорил он, торопя ее, — у нас нет времени на пустые страхи.

— Как? — воскликнула Эллена. — Разве это не тот самый убийца, из рук которого вы меня вырвали! Вы полагаете нужным молчать, дабы пощадить мои чувства, но вы же знаете, кто он таков.

— Хорошо, хорошо, пусть так, — отозвался Скедони. — Спалатро, подведи лошадей.

Путешественники

вскоре отправились в дорогу и стали удаляться — навсегда, как надеялась Эллена, — от рокового дома и от берега Адриатики и въехали в сумрачную тень леса, покрывавшего горы Гаргано. Не раз Эллена со смешанным чувством ужаса, изумления и благодарности судьбе обращала трепетный взор назад, где мелькали за темными сучьями увенчанные башенками стены, пока они не скрылись из виду под покровом темных ветвей. Но радость ее омрачалась присутствием Спалатро; глаза девушки робко вопрошали Скедони, почему он дозволил этому человеку их сопровождать; духовник же, который был бы рад забыть о самом существовании своего бывшего помощника, избегал разговора на эту тему. Эллена старалась ехать как можно ближе к Скедони, но от вопросов воздерживалась, ограничиваясь лишь выразительными взглядами, на которые он не отвечал. Она пыталась рассеять свой страх, уговаривая себя, что Скедони не избрал бы Спалатро проводником, если бы не был уверен в том, что на него можно положиться. Эти соображения смягчили ее тревогу, но усилили недоумение относительно прежних замыслов Спалатро: если Скедони понимал их опасность, как мог он выносить присутствие заведомого злодея? Каждый раз, когда девушка бросала взгляд на лицо этого человека, в тени деревьев ставшее еще темнее, ей казалось, что в каждой складке его проглядывает надпись: «убийца»; едва ли можно было усомниться в том, что именно он, а не один из стражников, доставивших ее в дом на побережье, уронил в ее комнате кинжал. Когда Эллена сквозь уходившие в глубину прогалины заглядывала в чащу, когда она созерцала лесистые громады гор, со всех сторон замыкавшие даль, и не находила ни малейших признаков человеческого жилья, когда затем переводила взгляд на своих спутников, она забывала о том, что пользуется отныне покровительством отца, и предавалась тоске. Даже облик самого Скедони, то и дело напоминавший ей об их встрече на морском берегу, заставлял девушку вновь переживать тревогу, более того — страх, испытанный в тот раз. В такие минуты Эллене было трудно видеть в нем своего отца и, каковы бы ни были недавно открывшиеся свидетельства их родства, ее начинали одолевать странные, неизъяснимые сомнения.

Тем временем Скедони, погруженный в размышления, ни словом не прерывал глубокую тишину, царившую вокруг. Спалатро также помалкивал и гадал о том, почему Скедони столь внезапно изменил свои намерения и что заставило его увезти Эллену целой и невредимой из того дома, куда он ранее приказал ее доставить и убить. Раздумывая об исповеднике, Спалатро, однако, держал ухо востро и не забывал ни о собственных интересах, ни о расплате с монахом за недавние обиды.

Среди вопросов, занимавших исповедника, самым трудным был вопрос о том, как распорядиться судьбой Элле-ны в Неаполе и в то же время сохранить в тайне свою родственную связь с нею. По той или иной причине мысль о преждевременном разоблачении его семейных обстоятельств пугала Скедони так сильно, что лицо его то и дело выражало предельный ужас; именно это страшное выражение напоминало Эллене сцену на берегу. Исповедника смущала также другая трудность: требовалось объяснить маркизе, по какой причине он не исполнил ее поручения, предстояло расположить ее в пользу Эллены и даже склонить ее к согласию на брак молодых людей, до того как ей откроется тайна происхождения несчастной молодой женщины. Понимая, что, прежде чем он откроет эту тайну, необходимо выяснить, согласится ли маркиза на такой союз, Скедони решился держать новость в секрете, пока не уверится, что воспринята она будет благосклонно. Для начала же, поскольку придется сообщить о происхождении Эллены, Скедони намеревался объявить, что ему стало кое-что известно о принадлежности ее к знатному семейству, безусловно достойному союза с родом Вивальди.

Духовник и жаждал, и — в неменьшей мере — страшился предстоявшего разговора с маркизой. Он с содроганием думал о встрече с женщиной, подстрекавшей его омочить руки в крови его собственной дочери; пусть злодеяние волей случая осталось несвершенным, но намерения маркизы, скорее всего, не переменились. Как встретить ее упреки, когда Скедони признается, что не исполнил ее волю! Как скрыть свое негодование, как упрятать от разоблачения прочие чувства, присущие всякому отцу! А ведь в ответ на укоры придется измышлять извинения, изображать покорность, против которой восстает его душа! Даже во время недавних разговоров с Элленой его способность к притворству не подвергалась столь суровому испытанию, не оборачивалась для него такой карой, какая ожидала Скедони у маркизы. При мысли о близкой встрече этот хладнокровный и хитроумный интриган впадал иногда в такой ужас, что готов был избежать ее любой ценой и даже втайне устроить брак Вивальди и Эллены, не пытаясь добиться благословения маркизы.

Однако указанную возможность Скедони неизменно отбрасывал, ибо гордость его требовала незамедлительного возвышения, и он готов был принести в жертву свои лучшие чувства и подчинить их самой злобной подлости, лишь бы не отказаться от своего ложного

честолюбия. Монах являл собой разительный пример парадоксального сочетания в одной и той же душе гордыни и низости.

Во время этого безмолвного путешествия мысли Элле-ны часто обращались к Вивальди; она тревожно раздумывала о том, как скажутся недавние изменения в ее судьбе на их общем будущем. Эллене представлялось, что Скедо-ни, вероятнее всего, одобрит их столь лестный для отцовской гордости союз, хотя, возможно, и не даст согласия на тайный брак. Эллена подумала о том, какой переворот известие о ее знатном происхождении произведет в умах родителей Вивальди. Грядущее представилось ей в более радужном свете, и ее волнения стали рассеиваться. Полагая, что судьба молодого человека небезызвестна ее спутнику, Эллена несколько раз порывалась заговорить об этом со Скедони, но робость удерживала ее; она бы ни за что не остановилась, если бы хоть на минуту заподозрила, что ее возлюбленный томится в темнице инквизиции. Ей же представлялось, что Вивальди, как и она сама, был обманным путем схвачен слугами маркизы, выдававшими себя за чиновников инквизиции; как и ранее, Эллена не сомневалась, что Винченцио временно, по приказу матери, содержится в заключении на одной из вилл, принадлежащих семейству Вивальди. Однако стоило Скедони, очнувшемуся от раздумий, коротко упомянуть о Винченцио, как Эллена, сгорая от нетерпения, осведомилась о его судьбе.

— О вашей взаимной склонности я наслышан, — произнес Скедони, избегая ответа на поставленный вопрос, — но желал бы узнать о том, как она зародилась.

Эллена смутилась и, не зная, что сказать, промолчала, а затем повторила свой вопрос.

— Где вы впервые встретились? — спросил исповедник, по-прежнему не давая ответа.

Эллена рассказала, что впервые увидела Вивальди, когда сопровождала свою тетку на обратном пути из церкви Сан-Лоренцо. От неловкости дальнейших объяснений девушку избавил Спалатро; он приблизился к Скедони и объявил, что они вот-вот достигнут городка Цанти. Эллена подняла глаза и обнаружила, что вблизи, за деревьями, виднеются дома; вслед за тем внезапно послышался радостный лай собаки, вестницы и верной служанки человека!

Вскоре путники были уже в Цанти, крошечном городке, затерянном в лесу; ввиду бедности его обитателей задерживаться здесь не представлялось возможным; приходилось ограничиться самым коротким отдыхом и легкой трапезой. Спалатро повел их к хижине, где обычно оказывали прием нечастым в этих местах странникам. У хозяев хижины, под стать окружающей местности, вид был вполне дикий, а их жилище оказалось крайне запущенным и неопрятным; поэтому Скедони предпочел подкрепиться на открытом воздухе и распорядился, чтобы стол для них установили невдалеке, в густой тени пышных лесных деревьев. Хозяин удалился, Спалатро был отослан с поручением осведомиться о почтовых лошадях, а также раздобыть для исповедника мирское платье. Оставшись наедине с Элленой, Скедони вновь ощутил уколы совести; когда Эллена встречалась с ним глазами, ее дух занимался от испуга, который граничил с ужасом. Но Скедони положил конец напряженному молчанию и возобновил разговор о Вивальди и истории любви молодых людей. Отказать ему в повиновении Эллена не решилась, но рассказ повела со всей возможной краткостью; Скедони не прерывал ее ни единым словом. Сколь бы многообещающим ни представлялся монаху сделанный Элленой выбор, высказать одобрение он остерегался; надлежало вначале вызволить из беды ее избранника. Но молчание выражало его мысли яснее слов; воодушевленная надеждой, Эллена осмелилась вновь спросить, по чьему приказу арестован и куда препровожден Вивальди, а также в каком положении он теперь пребывает.

Исповедник был слишком искушен, чтобы доверить Эллене истинное положение вещей, и избавил ее от мучительной вести о заключении Вивальди в тюрьму инквизиции. Он прикинулся, что впервые слышит о недавнем происшествии в Челано, но предположил, что Вивальди вместе с Элленой задержали по распоряжению маркизы, после чего, вероятно, юношу временно лишили свободы, каковая мера, без сомнения, была предназначена и Эллене.

— А вы, отец мой, что вас привело в мое узилище — вы ведь о замыслах маркизы не знали? Какой счастливый случай послал вас в эти глухие места как раз вовремя, чтобы спасти свое дитя?

— Знал ли я о замыслах маркизы? — На лице Скедо-ни отразилось смятение и недовольство. — И ты вообразила, что я мог споспешествовать… согласился стать соучастником… то есть доверенным лицом, когда речь шла о зверском… — Запутавшись, растерявшись и успев наполовину выдать себя, Скедони умолк.

— Но вы сказали, что маркиза намеревалась только лишить меня свободы? В чем же тогда «зверство»? Увы, отец мой! Замысел ее и был зверским — мне это хорошо известно, а вам — тем более, так стоит ли уверять, что мне было назначено всего лишь заточение? Это забота о моем спокойствии заставляет вас…

— Каким же образом, — перебил Скедони подозрительно, — мог я проведать о планах маркизы? Повторяю, я не являюсь ее наперсником, откуда же мне знать, что замышлялось нечто большее, нежели заточение?

— Разве не вы остановили убийцу, — с нежностью в голосе возразила Эллена, — и вырвали из его рук смертоносный кинжал?

— Об этом я забыл, — пробормотал вконец смущенный исповедник.

— О да, добрые души склонны забывать о благодеяниях, которые оказали своим ближним. Но вы убедитесь, отец, что благодарному сердцу забывчивость несвойственна: оно — скрижаль, на которую заносятся праведные дела, которые вытесняются из памяти благодетеля.