Итальянец
Шрифт:
— Ты сомневаешься, стало быть, в истине мною сказанного? — высокомерно спросил монах.
— Могу ли я верить тому, чему не имею доказательств?
— Бывают случаи, таковых не требующие: в твоем положении у тебя нет иного выхода, как действовать, полагаясь только на устные свидетельства. Я призываю, — монах возвысил свой глухой голос, зазвучавший с особой торжественностью, — я призываю силы, стоящие по ту сторону бытия, удостоверить истинность моих слов!
Когда монах произносил это заклинание,
— Но кто взывает к этим силам? За неимением доказательств я должен полагаться на утверждения незнакомца! Незнакомец подстрекает меня уличить в грехе человека, о вине которого мне ничего не известно.
— От тебя не требуется уличать в грехах; ты должен только вызвать того, кто сделает это.
— И все-таки я буду способствовать предъявлению обвинений, основанных, возможно, на ошибке! — воскликнул Вивальди. — Если ты настолько уверен в их неопровержимости, почему бы тебе самому не вызвать Ансальдо?
— Я совершу большее.
— Но почему бы не сделать и этого?
— Я появлюсь сам, — со значением произнес монах.
Вивальди, на которого заметно подействовал тон, каким
были произнесены эти слова, все же осмелился спросить:
— Как свидетель?
— Да, как страшный свидетель! — подтвердил монах.
— Но разве не может свидетель вызвать других на суд инквизиционного трибунала? — нерешительно спросил Вивальди.
— Может.
— Тогда почему мне, человеку стороннему, поручается то, что ты вправе сделать сам?
— Довольно вопросов, — оборвал его монах. — Ответь: исполнишь ли ты мое поручение?
— Обвинения, которые неминуемо последуют, слишком серьезны, чтобы оправдать мое участие. Предоставляю это тебе.
— Когда я вызываю тебя, — проговорил монах, — ты должен подчиниться!
Вивальди испытал прежний трепет и снова стал оправдывать свой отказ; под конец он выразил недоумение, отчего именно он должен участвовать в этом таинственном деле.
— Ведь я не знаю ни вас, преподобный отец, ни достопочтенного отца Ансальдо, которого должен призвать на суд, — добавил он.
— Ты узнаешь меня позже! — хмуро произнес монах и вынул из складок облачения кинжал.
Вивальди вспомнил свой сон!
— Взгляни на эти пятна, — сказал монах.
Винченцио взглянул и увидел кровь.
— Эта кровь, — сказал монах, указывая на лезвие, — уберегла бы от пролития твою! Вот здесь наглядное свидетельство истины! Завтра ночью мы встретимся в обители смерти!
С этими словами монах повернулся, чтобы уйти, — и, прежде чем Вивальди опомнился от изумления, свет исчез. Вивальди понял, что незнакомец
Он пребывал в задумчивости до самого рассвета, пока тюремщик не отпер дверь и не принес узнику, как обычно, кувшин воды и ломоть хлеба. Вивальди поинтересовался, как зовут гостя, посетившего его ночью. Тюремщик воззрился на него с изумлением, и Вивальди пришлось повторить вопрос, прежде чем сумел добиться ответа.
— Я стою на страже с самой полуночи, — проговорил тюремщик, — и никто не вошел в эту дверь.
Вивальди внимательно к нему присмотрелся и увидел, что никакого желания лгать у тюремщика нет, но не мог понять, как можно ему поверить.
— И шума ты тоже не слышал? Все было тихо на протяжении всей ночи?
— Я слышал только колокол на башне Сан-Доминико да перекличку часовых — вот и все.
— Непостижимо! — воскликнул Вивальди. — Как! Ни шагов, ни голосов?
Страж презрительно усмехнулся:
— Только выкрики часовых.
— Откуда ты можешь быть уверен, приятель, что это были всего лишь часовые?
— Они выкликают только пароль, одновременно ударяя мечом о щит.
— Но шаги — как ты отличишь их шаги от других?
— По тяжелой поступи: подошвы их сандалий подбиты железом. А к чему эти расспросы, синьор?
— Ты нес стражу у дверей этой камеры?
— Да, синьор.
— Неужели в продолжение всей ночи до тебя ни разу не донесся изнутри голос?
— Нет, синьор.
— Не таись, дружище; бояться тебе нечего; признайся лучше — ведь ты немного задремал, правда?
— У меня есть напарник, — сердито возразил тюремщик, — он что, тоже задремал? А если даже и так, как сюда проникнуть без ключей?
— Ими легко завладеть, дружище, если тебя сморит сон. Можешь на меня положиться — я тебя не выдам.
— Что такое? — вскричал тюремщик. — Для того ли я три года прослужил в инквизиции, чтобы еретик заподозрил меня в небрежении обязанностями?
— Если бы тебя обвинил в небрежении долгом еретик, — заметил Вивальди, — тебе следовало бы утешиться сознанием, что все его мнения почитаются ошибочными.
— Мы не сомкнули глаз во всю ночь, — отрезал тюремщик, двинувшись к выходу.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Вивальди. — Каким образом мог незнакомец войти ко мне в камеру?
— Да вы все еще продолжаете видеть сны, синьор! — усмехнулся тюремщик, задержавшись на пороге. — Никого здесь и в помине не было.
— Все еще вижу сон? — переспросил Вивальди. — Откуда ты узнал, что я видел сон?
Необыкновенный сон, увиденный Вивальди, и еще более необыкновенная развязка, за ним последовавшая, оказали столь сильное воздействие на его ум, что он по-своему перетолковал слова стражника.