Итальянская новелла Возрождения
Шрифт:
— Несомненно, что-то произошло: это тот самый человек, который принес нам богатство, — и послала за ним.
Джаннетто пожаловал в замок, и они приветствовали друг друга весьма почтительно и многократно обнялись. Весь день прошел в веселье и радости; в честь Джаннетто устроили великолепный турнир, где состязались многие бароны и рыцари; Джаннетто тоже пожелал участвовать и целый день доказывал чудеса прекрасного владения оружием и верховой езды. Всем баронам столь понравились его манеры, что каждый из них желал бы видеть Джаннетто своим господином. И вот настудил вечер. Когда приблизился час ложиться спать, донна взяла Джаннетто
— Не пора ли нам возлечь?
Тут возле двери комнаты, им повстречалась служанка донны, которой стало жаль Джаннетто; она приблизилась к нему и тихонько проговорила на ухо:
— Сегодня вечером притворись, что вьешь, а сам вина не пей.
Джаннетто все понял и с тем вошел в комнату, Донна, сказала:
— Я знаю, вас мучит жажда, поэтому, прежде чем лечь спать, выпейте вина, прошу вас.
Вошли юные прислужницы, словно два ангела, с вином и сладостями, как обычно. Джаннетто молвил:
— Кто сможет удержаться и не выпить в столь прелестной компании?
Донна при этих словах засмеялась. Тогда Джаннетто взял чашу и сделал вид, что пьет, а сам пролил вино себе на грудь; донна же, поверив, что он вылил, подумала: «Ну что же, снаряжай еще один корабль; этот ты уже прозевал». Джаннетто тем временем улегся в постель, чувствуя себя бодрым и с ясной головой. Ему показалось, что прошла добрая тысяча лет, прежде чем донна улеглась рядом с ним. В восторге он повторял про себя:
— Теперь-то уж она моя!
И чтобы донна поскорее пришла к нему, притворился спящим и даже принялся храпеть. Завидев это, донна молвила!
— Прекрасно!
Быстро скинув одежду, она улеглась подле Джаннетто, который не стал мешкать и, едва та оказалась под одеялом, поворотившись, обнял ее, говоря:
— Вот чего я столь долго желал!
С этими словами он даровал ей священную супружескую благодать и за всю ночь уже не выпустил ее из объятий. Донна осталась премного тем довольна и, проснувшись с зарей, повелела созвать всех баронов, рыцарей, множество прочих граждан и объявила:
— Джаннетто — ваш господин, а потому начинайте праздник.
Тут поднялся шум, крики:
— Да здравствует синьор! Да здравствует синьор!
Ударили в колокола, заиграла веселая музыка; послали сказать всем остальным баронам и графам, жившим за стенами замка, чтобы шли поглядеть на своего господина. И повсюду началось бурное ликование. Когда Джаннетто вышел из комнаты, его тотчас произвели в рыцари, посадили на трон, дали в руки жезл и с триумфом и славой провозгласили господином. Ну, а когда наконец бароны и дамы собрались при дворе, Джаннетто обвенчался с этой достойной дамой; и такое было шумное и веселое празднество, что невозможно ни рассказать, ни вообразить. Все бароны и синьоры города сошлись на торжество танцевать, петь, играть, веселиться, сражаться в турнирах, — словом, происходило все, что бывает на больших праздниках. Мессер Джаннетто великодушно одаривал гостей шелками и прочими дорогими подарками, которые привез с собой.
А время шло, он возмужал, стал пользоваться уважением за свою разумность и справедливое обращение с людьми любого звания. Жил себе припеваючи, в празднествах, и при этом не помышлял о возвращении и даже не вспоминал, негодник, о мессере Ансальдо, оставшемся в закладе за десять тысяч дукатов у того иудея. И вот в один прекрасный день, расположившись со своей донной у окна, Джаннетто увидел на площади людей с пылающими факелами в руках; люди с дарами направлялись к церкви. Мессер Джаннетто спросил:
— Что это значит?
Донна отвечала:
— Это ремесленники несут дары в церковь святого Иоанна, потому что сегодня его день.
Тут-то мессер Джаннетто и вспомнил о мессере Ансальдо, да так, что, изменившись в лице, отпрянул от окна и бросился расхаживать по зале взад и вперед, размышляя над сим обстоятельством. Донна спросила, что с ним случилось.
— Ничего особенного, — отвечал мессер Джаннетто.
Тогда донна принялась допытываться, говоря:
— Я вижу, что вы что-то скрываете от меня.
И столько всего ему наговорила, что мессеру Джаннетто пришлось поведать о том, как мессер Ансальдо остался в закладе за десять тысяч дукатов.
— А нынче срок истекает, — сказал он, — и я страшусь, что мой отец расстанется с жизнью по моей вине, ведь если он сегодня же не вернет эти деньги, у него отрежут фунт мяса.
Донна сказала:
— Мессер, немедля садитесь на коня. Возьмите с собой кого угодно, возьмите сто тысяч дукатов и отправляйтесь в Венецию, но только не морем, а сухим путем, — так будет скорее. Скачите что есть духу и, если ваш отец еще жив, привозите его сюда.
Потому мессер Джаннетто тотчас велел трубить в рог и, взяв с собою деньги, вскочил на коня и пустился вместе со свитой в двадцать человек прямо в Венецию. Тем временем по истечении срока иудей разыскал мессера Ансальдо и заявил, что желает отрезать у него фунт мяса; мессер Ансальдо стал умолять, чтобы тот согласился отсрочить его погибель на несколько дней затем, что если вдруг вернется его Джаннетто, то он, мессер Ансальдо, сможет хотя бы повидаться с ним. Иудей сказал:
— Так и быть. Я повременю с расплатой. Но пускай он хоть сто раз возвращается — я все равно отрежу фунт вашего мяса, как толкуют мои бумаги.
Мессер Ансальдо отвечал, что согласен. Весть о том облетела всю Венецию, все соболезновали мессеру Ансальдо, а многие из купцов вознамерились даже сложиться и заплатить эти деньги иудею, но тот не желал ничего слушать. Напротив, он желал свершить душегубство, дабы потом говорить, что, дескать, умер самый богатый купец среди христиан.
Когда мессер Джаннетто стремглав ускакал, его донна, не тратя попусту ни минуты, переоделась в платье судьи и вместе с двумя слугами поспешила вслед за супругом. Покуда она ехала, мессер Джаннетто, добравшись до Венеции, явился прямо в дом иудея и с ликованием заключил в свои объятия мессера Ансальдо, после чего объявил иудею, что намерен отдать ему деньги — сколько причитается — и сверх того еще сколько тот захочет. Иудей отвечал, что денег ему теперь не надобно, раз он не получил их в срок, и что он как раз теперь намерен отрезать фунт мяса у мессера Ансальдо. Вспыхнули споры и раздоры, и всякий в глубине души осуждал иудея. Но, как ни говори, а Венеция, будучи землей справедливости, не могла не признать и за иудеем полной правоты, а потому никто не осмеливался публично выражать свое несогласие с ним, и не оставалось ничего другого, как бить ему челом. Ради этого у него перебывали многие венецианские купцы, но он раз от разу делался все более непреклонным. Тогда мессер Джаннетто предложил ему двадцать тысяч, но тот отказался, потом дошли до тридцати тысяч, после того до сорока, до пятидесяти и, наконец, добрались до ста тысяч дукатов; тут иудей сказал: