Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
Если я рассказал бы, что он понес точить мои бритвы в издательство Лемонье, а рукописи мои спровадил к точильщику, что французский роман он затащил к сапожнику, а пару моих ботинок поставил у дверей одной знатной дамы, никто бы мне не поверил. Чтобы убедиться в этом, надо было самому увидеть, что он не только плохо понимал по-итальянски, но был к тому же и рассеян; от одного плохого понимания языка таких квипрокво произойти не могло. Я все-таки не могу удержаться, чтобы не описать здесь кое-какие из самых удивительных положений, в которые он попадал.
В одиннадцать часов утра я посылал его купить к завтраку ветчины. Это был час, когда газетчики на улице выкрикивали «Коррьере итальяно». И вот однажды утром, узнав, что в газете в этот день была напечатана какая-то интересная для меня заметка, я сказал ему: «Сходи-ка быстро за ветчиной и за „Коррьере итальяно“». Но два разных поручения обычно плохо укладывались у него в голове. Он ушел и через минуту вернулся, неся ветчину,
Как-то утром я перелистывал при нем великолепный военный атлас, который я взял из библиотеки, и, показывая географические карты одному моему приятелю, сказал:
— Как все-таки плохо, что я не имею возможности окинуть взглядом все эти карты вместе и мне приходится теперь рассматривать их каждую порознь. Чтобы как следует представить себе весь ход сражения в целом, хорошо бы их развесить рядом на стене.
Вечером, когда я вернулся домой, — я сейчас еще содрогаюсь от ужаса, вспоминая об этом, — оказалось, что все карты вырваны из атласа и развешаны по стене. И, в довершение всего, на следующее же утро он еще явился ко мне, лукаво улыбаясь с видом человека, который ждет, что его поблагодарят.
В другой раз я послал его купить пару яиц и велел сварить их на спиртовке. Пока он ходил, ко мне зашел приятель по какому-то важному делу. И тут вот этот несчастный как раз вернулся. Я говорю ему: «Подожди», он садится в углу, и я продолжаю разговор с гостем. И вдруг я вижу, что мой солдат краснеет, бледнеет, зеленеет, как будто он сидит на иголках, и не знает, куда спрятать глаза. Вглядываюсь — и обнаруживаю, что на одной из ножек стула появилась какая-то золотистая полоска, которой я раньше никогда не замечал. Подхожу ближе; оказывается, это яичный желток. Этот урод положил купленные им яйца в задний карман шинели и, зайдя в комнату, уселся на стул, даже и не вспомнив о том, что садится на мой завтрак.
Но все это только цветочки по сравнению с тем, что мне пришлось увидеть, прежде чем удалось заставить его привести в порядок мою комнату, я не говорю уже как мне этого хотелось, но так по крайней мере, как это сделал бы всякий здравомыслящий человек. Для него высший класс уборки заключался в том, что вещи водружались одна на другую в виде разных архитектурных построек, и он особенно гордился тем, что может устраивать из них многоэтажные сооружения. Стоило ему только начать это строительство, как все книги мои располагались полукругом в виде каких-то башен, которые грозили опрокинуться при первом же дуновении ветерка. На перевернутом тазу была сложена целая пирамида из вазочек и блюдец; на вершине ее торчал помазок для бритья. Его оттопырившиеся волоски поднимались до головокружительной высоты в виде триумфальной колонны. Все это вело к тому, что, иногда даже посреди ночи, происходили большие катастрофы и шумные обвалы, которые никогда бы, вероятно, не кончались, если бы не стены комнаты, являвшиеся для них преградой. Для того чтобы объяснить моему денщику, что зубная щетка есть нечто совсем отличное от щетки для волос, что баночка с помадой — это одно, а банка с мясными консервами — другое и что ночной столик существует вовсе не для того, чтобы складывать туда чистые рубашки, требовалось красноречие Цицерона [31] и терпение Иова [32] .
31
Цицерон Марк Туллий (106–43 до н. э.) — знаменитый римский оратор и политический деятель.
32
Иов — согласно библейскому мифу человек, на которого бог обрушил всевозможные несчастья, чтобы испытать твердость его веры, и который тем не менее не утратил ее.
Был ли он мне благодарен за то внимание, которое я ему уделял, или, напротив, обижался на меня, этого я никак не мог понять. Один только раз он проявил некоторую заботу о моей персоне, и, надо сказать, самым странным образом. Уже недели две, как я лежал больной, и мне не становилось ни лучше, ни хуже. И вот как-то вечером он остановил на лестнице моего доктора, человека, кстати сказать, очень обидчивого, и ни с того ни с сего спросил его:
— В конце-то концов, вылечите вы его или нет?
Доктора это взбесило, и он как следует пробрал его.
— Что-то он уж больно долго лежит, — пробормотал мой денщик.
Были у него и другие выходки, и я, вместо того чтобы как следует отругать его, иной раз просто не мог удержаться от смеха. Однажды утром он разбудил меня и с каким-то необыкновенным выражением лица шепнул мне на ухо: «Синьор, царство небесное проспите».
В другой раз, возвращаясь домой, он повстречал в дверях одного очень известного человека, а потом ему довелось услышать, как кто-то из моих друзей сказал о нем: «Да, это человек незаурядный». Недели через две, в то время как я был занят разговором с одним из моих приятелей, он появился в дверях и доложил, что меня кто-то спрашивает.
— Кто же это? — спросил я.
— Это, — ответил он (фамилий он никогда не помнил), — это человек незаурядный.
Последовал взрыв смеха, который долетел и до слуха моего нового гостя. После того как я объяснил ему в чем дело, он хохотал как сумасшедший.
Трудно даже сказать, на каком языке говорил этот странный субъект: это была смесь сардинского и итальянского языков и ломбардского диалекта; фразы все были какие-то обрубленные, окончания проглатывались; все глаголы употреблялись в неопределенном наклонении, так что речь становилась совершенно бессвязной. Однажды ко мне в обеденное время явился мой приятель. Входя в квартиру, он спросил: «А где твой хозяин, обедает, что ли?» — «Кончился!» — ответил ему денщик. Приятель мой разинул рот от удивления. Это «кончился» должно было означать, что я кончил обедать.
Месяцев пять или шесть он посещал школу при полку; там он научился кое-как читать и писать. Но для меня это было сущее бедствие. В мое отсутствие он усаживался за мой письменный стол и писал одно и то же слово по сто или двести раз. Обычно это бывало слово, которое он слышал от меня накануне, когда я что-нибудь читал вслух, и которое почему-либо произвело на него особенно сильное впечатление. Однажды утром, например, его поразило имя Веркингеториг [33] . Вечером, вернувшись домой, я увидел слово «Веркингеториг», написанное на полях всех газет, на оборотной стороне корректур, на бандеролях с книгами, на почтовых конвертах, на разных бумажках, вытащенных из корзины, — всюду, где только находилось место для этих тринадцати букв, которые ему так полюбились. В другой раз ему пришлось по сердцу слово «остготы» [34] , и все вокруг меня было исписано этим историческим наименованием. В третий раз его пленило слово «носорог», и на следующее утро вся моя комната наполнилась носорогами. Я, однако, сумел извлечь какую-то пользу для себя из этой странной причуды. Теперь мне уже не надо было больше ставить разноцветные крестики на письмах, с которыми я посылал его к разным лицам: добиться того, чтобы он запомнил их фамилии, было просто немыслимо. Раньше он только говорил: «Вот письмо к зеленой синьоре (а синьора эта была синим чулком), а вот — к черному журналисту (который был рыжим), а это — к красному чиновнику (хоть тот и был бледен как смерть)».
33
Веркингеториг — предводитель всеобщего восстания галлов против Юлия Цезаря и римлян в 52 году до н. э.
34
Остготы — древнегерманское племя, завоевавшее в V–VI веках Италию.
Но в его занятиях каллиграфией было нечто еще более примечательное. Он завел себе тетрадь и выписывал в нее из всех книг, которые только ему попадались, разные посвящения автора родственникам, и всюду вместо имен этих неизвестных ему родственников вставлял имена своих — отца, матери и братьев. Очевидно, он полагал, что это лучший способ выразить им свою признательность и любовь. Раз как-то я открыл эту тетрадь и среди разных записей прочел: «Пьетро Транчи (это было имя его отца, крестьянина), который, родившись в бедности, своим усердием и упорством добился выдающегося положения среди ученых. Помогал родителям и братьям. Достойным образом воспитал сыновей. Памяти лучшего из отцов эту книгу посвящает написавший ее Антонио Транчи» (вместо Микеле Лессона [35] ). На другой странице: «Отцу моему Пьетро Транчи, который, возвестив парламенту Сардинского королевства о поражении под Новарой [36] , упал без чувств и умер спустя несколько дней, посвящаю эту песню» и т. д. А под этим: «Кальяри (вместо Тренто [37] ), еще не получившему своего представительства в итальянском парламенте», и т. д. «Антонио Транчи» (вместо Джованни Прати [38] ) и т. д.
35
Микеле Лессона (1823–1894) — итальянский естество-испытатель и публицист.
36
23 марта 1849 года у города Новара в Ломбардии австрийцы под командованием фельдмаршала Радецкого разгромили сардинскую армию под командованием короля Карла-Альберта.
37
Тренто — главный город провинции Трентино (Южный Тироль), населенной итальянцами и присоединенной к Италии только в 1919 году.
38
Джованни Прати (1815–1884) — итальянский поэт-романтик.