Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
— Малия, — захныкал мальчуган, подойдя к ней, — вон тот хотел отнять у меня камышинку!..
— Сядь, — ответила она.
Он уселся рядом с младшей и вполголоса с ней заговорил, рассказывая, как было дело. Малия все смотрела вперед; ей казалось, что она узнает в маленьком груме в перчатках, стоявшем навытяжку у подножки какой-то коляски, сынишку машиниста, жившего раньше на рынке, напротив них. Так и есть, это был Пеппино!
В это время из коляски вышли дамы и скрылись в одном из соседних особняков; коляска развернулась, выехала на площадь и там остановилась. Грум
— Слушайте, — сказала ребятишкам Малия, — ждите меня здесь, я сейчас приду, никуда не уходите…
Она зашла за памятник, уселась на мраморные перила и, распустив волосы, сложила шпильки в передник. Она заново заплела косу, раза три провела рукой по непокорной челке, которую ветер разметал по лбу, и узлом стянула за спиной концы своей маленькой шали. Потом вернулась к детям. Мальчуган уже клевал носом; картуз налезал ему на самые глаза.
— Вставай, живо! — сказала Малия. — Пошли…
Она поправила ему картуз, стряхнула со штанишек землю и взяла его за руку.
Грум не двигался с места, разглядывая балконы напротив. Тут он увидел, как она неторопливо проходит мимо него в сопровождении детей.
— Добрый день, — улыбнулась Малия.
— О! — вырвалось у него. — Что это вы здесь делаете?
— Ничего… гуляем. Мамы нету дома.
Какая она красивая в этом платье с цветочками! Мальчик пожирал ее глазами. Она была с него ростом, и возраст у них был один и тот же — двенадцать лет. Он — коренастый, курчавые черные волосы, карие глаза.
— Пойдемте вон туда, — сказал он. — Вас так давно не видно! А как поживает ваша мама?
— Благодарю, прекрасно, — сказала Малия.
— Я очень рад, — сказал грум.
Наступило молчание. Дети смотрели на грума во все глаза; малыш с любопытством разглядывал два ряда больших золоченых пуговиц, блестевших на его щегольском пальто.
— Вы теперь такая большая. Что вы делаете? — спросил грум. — Наверное, стали портнихой?
— Ну, нет! — ответила она. — Это делается не так скоро… Меня отдали в учение к гладильщице.
— Вот как? — воскликнул Пеппино. Они неторопливо двинулись вперед, дети за ними. — Тогда я буду отдавать свои рубашки только вам. Почем вы с меня будете брать?
Она улыбнулась и, чуть покраснев, взглянула на него.
— Если бы хозяйкой была я, — пролепетала она, — я бы не взяла денег… Я бы гладила вам рубашки даром…
— В самом деле? — сказал он.
И под его по-мальчишески дерзким взглядом она покраснела еще больше.
— Идите сюда, — сказал он детям.
Он подвел их к лотку уличного торговца, купил на два сольдо жареной чечевицы и высыпал ее им в ладони. Мальчуган набил чечевицей карман и даже спичечный коробок.
— Ах, — сконфузилась Малия, — ну зачем вы это делаете?
— Подумаешь! Это же пустяки, — ответил он, с видом заправского синьора бросая на прилавок два сольдо.
Потом они неторопливо повернули обратно. Малыши принялись грызть чечевицу; все молчали. Малия шла рядом с маленьким рыцарем, напустив на себя томный вид. Щурясь от солнца,
— Я хочу зайти проведать вас, — заговорил грум, — повидаться с вашей мамой. Я так давно ее не видел. Вы живете все там же, против харчевни?
— Да, — сказала Малия, подняв голову, — вы сразу нас найдете. Но ведь вы только так говорите… а сами не придете…
— Честное слово, приду! — поклялся он, подняв руку.
И, схватив ею руку девочки, крепко сжал ее. Малия смотрела на него с улыбкой.
— Ай! Мне больно! — сказала она.
Внезапно, заслышав пронзительный свист, грум обернулся и отпустил ее руку.
— Ой! — воскликнул он. — Дамы выходят обратно… прощайте. Всего доброго… до свиданья!..
Он побежал, нагнув голову.
— Не забудьте же: вы обещали! — крикнула Малия вдогонку.
Он кивнул и помчался сломя голову, чтобы вовремя поспеть к дверцам; полы его пальто развевались по ветру. Малия шагнула вперед, к краю панели, чтобы увидеть, как он проедет мимо. Грум, который уселся на козлах рядом с толстым и важным кучером, послал ей долгую приветственную улыбку. Она провожала взглядом удалявшуюся коляску, пока та не исчезла из виду.
По дороге мальчуган спросил у сестры:
— А этот синьор кто?
Малия стиснула его локоть с видом значительным и осторожным и, приложив палец к губам, подмигнула.
Малыш ничего не понял, но удовольствовался этим молчаливым ответом. Волоча за собой свою камышинку, он снова принялся грызть чечевицу.
Малия шла немного впереди, вскинув голову, погруженная в свои грезы. Сквозь челку было видно, как смеются ее большие глаза.
II
Солнце заливало широкую улицу. Она была почти пуста, хотя являлась самым коротким путем, который вел с Портовой площади в гавань. Пролегавшая здесь зона тишины как бы отделяла шум площади от неумолчного шума набережной. В порту под огромными просмоленными зонтами, под широкими тентами, под сверкающими крытыми цинком навесами с самой зари голосили торговцы, в громадных котлах кипели кукурузные початки, пирамидами громоздились лепешки, дымились и стреляли головешки, и едкий запах кипящего сала, забираясь в горло, вызывал долгий кашель.
Панели исчезали под пухлыми корзинами; чей-то голос кричал прохожим, до чего вкусны и хороши помидоры; желтый перец и тутовые ягоды грудами высились на больших блюдах, стоявших на лотках. Все запахи перемешались; временами из большой бакалейной лавки долетал приторный аромат разливаемого спирта…
Рыбный рынок, расположившийся дальше, в эти дни поста превратился в сплошной муравейник. Кровь, каплями сочившаяся из громадных обезглавленных тунцов, собиралась в лужи; там и сям на скользких панелях виднелись большие красноватые пятна. Тунцов раскупали бедняки и горожане из небогатых, — их привлекали двойные округлые мясистые ломти, которые отрезали продавцы. Повара богатых синьоров брали треску, редких золотых рыбок и сверкающих краснобородок с пурпурной отметиной на спине, которые, разинув пасть, покоились на подстилках из зеленого моха.