Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)

Ирвинг Вашингтон

– Я абсолютно уверен, – сказал атаман, – что они высланы не против нас. Им известно, как мы в таких случаях поступаем с пленниками. Наши законы в этом отношении очень суровы, а их строгое выполнение необходимо для нашей безопасности. Если мы хотя бы раз отступим от этого правила, то больше никогда не получим денег за пленников.

Ожидаемый гонец все еще не возвращался. Я опять принялся рисовать окружающую меня природу, как вдруг атаман вынул из кармана альбом.

– Вот, – сказал он, улыбаясь, – раз ты живописец, то нарисуй мой портрет. Листы в твоем альбоме слишком малы – рисуй здесь.

Я с радостью согласился с его просьбой, поскольку такой случай редко выпадает живописцу.

Я вспомнил, что Сальватор Роза в молодости добровольно провел некоторое время у разбойников Калабрии, чтобы собрать материал об этой дикой местности и диких нравах, которые его окружали, и с восторгом взялся за карандаш.

Атаман был весьма колоритным типом, которого только можно себе представить и, посадив в удобном положении, я принялся его рисовать.

Вообразите себе сильного, крупного человека, в одежде разбойника, с пистолетами и кинжалом за поясом; могучую шею, небрежно прикрытую плащом, на концах которого висят кольца, отнятые у путешественников; грудь, увешанную медалями и орденами; шляпу, украшенную разными лентами; куртку и брюки яркой расцветки, богато расшитые, и красивые английские ботфорты. Представьте его на возвышении, между скал, облокотившегося на свой карабин, погруженного в думы и мечтающего предпринять нечто дерзкое, а у подножия скалы – деревни и строения, предметы его грабежа, и вдали – обширная Кампания.

Разбойнику понравился мой набросок, и он, кажется, удивлялся самому себе на бумаге. Едва я окончил свою работу, как появился работник, посланный за деньгами для моего выкупа. Около полуночи он добрался до Тускула и принес мне письмо от князя, которого застал уже в постели. Как я и говорил прежде, князь посчитал требование разбойников чрезмерным и предложил для моего выкупа пятьсот скуди. Так как он в данное время не имел при себе наличных денег, то прислал вексель, который надлежало оплатить тому, кто благополучно доставит меня в Рим. Я отдал вексель атаману. Он, взяв его, пожал плечами.

– Какая нам польза в векселях? – сказал он. – Кого мы можем послать в Рим, чтобы нам его оплатили? Нас знают в лицо, у каждой заставы, у каждой церковной двери развешаны наши приметы. Нет, нам нужно золото и серебро; прикажи выплатить деньги и ты свободен.

Атаман опять подал мне лист бумаги, чтобы написать князю. Окончив письмо и перевернув лист, я увидел, что на другой стороне был его портрет, который я сделал. Я хотел вернуть его атаману.

– Постой, – сказал он, – пусть и он будет в Риме. Пусть люди увидят, каков я. Может быть, князь и его приятели будут иметь обо мне такое же хорошее мнение, как и ты, увидев мое лицо?

Он сказал это улыбаясь, но было понятно, что поводом послужило особое чувство гордости. Даже этот осторожный, никому не доверяющий атаман разбойников позабыл в эту минуту об осторожности, горя желанием, чтобы люди любовались им. Он не думал о том, что запросто могут воспользоваться этим изображением для его преследования.

Письмо было сложено и снова отослано с тем же гонцом в Тускулум.

Было уже одиннадцать часов утра, а я еще ничего не ел. Невзирая на все опасности, я почувствовал сильный голод. Я был рад, когда атаман сказал, что пора пообедать. Он сказал, что уже три дня они бродят между скал и в лесах ради этого предприятия в Тускулуме и за это время истощились все их запасы. Он обещал что-нибудь предпринять и достать чего-нибудь поесть. Оставив меня под присмотром своих людей, на которых он очень полагался, он ушел, заверив меня, что не более как через два часа у нас будет отличный обед. Откуда он добудет его, было для меня загадкой, хотя я и знал, что у этих людей везде есть свои доверенные лица.

Жители гор и долин, где орудуют разбойники, – темный и необразованный

народ. Города и деревни в Абруццких горах не имеют связи с остальным миром и походят на пещеры диких зверей. Я не могу надивиться, что такие убогие и затерянные жилища находятся в столь романтичной и наиболее посещаемой стране Европы. Здесь бродит разбойник без всякого опасения, и никто из обитателей гор не боится дать ему приют и ночлег. Пастухи, пасущие скот в горах, являются главными поверенными разбойников, которых те отсылают в долины за деньгами на выкуп пленных и за съестными припасами.

Пастухи Абруццких гор подобны стране, в которой живут. Они носят грубую одежду, сделанную из черной или коричневой овчины, конусовидные шляпы и толстые сандалии из сукна, прикрепляемые к ногам ремнями, – схожие с теми, которые носили древние римляне. Они ходят с длинными посохами, на которые имеют привычку опираться, и имеют при этом весьма живописный вид. Их всегда сопровождает верный друг – пастушья собака. Они – особый вид любопытных людей, тяготящихся своим одиночеством, которые всегда рады прервать свое уединение, вступив в разговор с прохожими. При этом собака слушает беседу с вниманием и столь же умна и любопытна, как и ее хозяин.

Но я далеко отошел от предмета моей истории. Я остался один на один с разбойником, лучшим приятелем атамана. Он был самым молодым и самым сильным во всей шайке, и хотя в чертах его лица было что-то буйное, что является отпечатком его отчаянного и безбожного ремесла, однако в них можно было различить некоторые остатки мужественной красоты. Он был погружен в свои мысли, и на его лице иногда мелькало отражение внутренних переживаний и нетерпения. Он сидел на земле, облокотившись на правую руку, взгляд его, выражавший безмерную грусть, был неподвижно обращен вниз. Я завел с ним разговор, успел подружиться и заметил, что он был воспитан лучше других. Мне хотелось узнать чувства этого странного человека. Я предполагал, что он не чужд угрызений совести и самоосуждения. Легкость, с которой я завоевал доверие атамана, внушила мне мысль попытаться разговорить и его приятеля.

После продолжительной беседы я отважился его спросить, не жалеет ли он о том, что оставил свою семью и принялся за разбой.

– Я сожалею только об одном, – отвечал он, – что это занятие укоротит мою жизнь. – Сказав эти слова, он ударил себя кулаком в грудь, стиснул зубы и добавил: – Здесь, внутри, что-то творится. И, подобно раскаленному железу, жжет мое сердце. Я мог бы, пожалуй, рассказать тебе мою историю, но не теперь – в другой раз.

Он снова задумался, вздохнул и время от времени произносил отрывистые восклицания, похожие больше на проклятия. Увидев, что он находится в таком расположении духа, когда человеку лучше не мешать, я оставил его в покое. Некоторое время спустя он задремал, вероятно после сильного волнения и напряжения душевных сил. Проснувшись, он пытался привстать, но усталость, полуденный зной и тишина навевали на него сон. Он долго боролся с Морфеем*, но наконец лег на траву и окончательно заснул.

Мне представился случай бежать. Мой стражник лежал возле меня и был в моих руках. Его сильное тело ослабело от сна, грудь была открыта для удара, карабин выпал из рук и лежал подле него. Кинжал торчал из кармана, в котором он его обычно носил. Два его товарища стояли на краю горы, повернувшись ко мне спиной, и наблюдали за тем, что происходит в долине. Между близлежащим лесом и круглой горой я увидел деревню Рокка Приори. Овладеть карабином спящего разбойника, схватить его кинжал и убить его было минутным делом. Если бы мне удалось поразить его без всякого шума, то я мог бы через лес пробраться в Рокка Приори прежде, чем мое бегство было бы замечено.