Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)
Шрифт:
Они взяли свое оружие и, распевая песни, отправились в горы, а доктор, радуясь, что разбойники не тронули его часы, монеты и заметки, опрометью побежал назад в Террачину, сердясь, что его Венеру сочли подделкой.
Импровизатор во время этого рассказа неоднократно проявлял признаки негодования. Он отметил про себя, что весьма легко может лишиться внимания, а это для любителя поговорить не просто досадно, а является настоящим несчастьем. Еще больше его сердило то, что прервал его неаполитанец. Ведь, как известно, жители различных итальянских областей питают по отношению друг к другу ужасную ревность, неважно, будь повод для этого мал или велик.
Поэтому он воспользовался первой же паузой в речи неаполитанца, чтобы снова начать свое повествование.
– Как я уже
– Что касается этого, – сказал неаполитанец, – то я слышал, что ваше правительство также заключило с ними договор или по крайней мере пренебрегает их преследованием.
– Мое правительство? – спросил с гневом римлянин.
– Точно; говорят, что кардинал Консалви*…
– Потише! – сказал римлянин, грозя пальцем и оглядываясь по сторонам.
– Что ж, я повторяю только то, что я от всех слышал в Риме, – возразил смело неаполитанец. – Там во всеуслышание говорят, что кардинал был в горах, где встречался с некоторыми главарями. Меня также уверяли, что между тем как честные люди часами дожидались в передней кардинала аудиенции, один из этих мошенников, имевший при себе кинжал, беспрепятственно пробрался сквозь толпу и вошел в покои кардинала.
– Насколько мне известно, – возразил импровизатор, – такие вредные слухи распространяют многие злоязычные люди; впрочем не хочу спорить; может быть, наше государство некогда использовало подобных людей, например во время недавней неудавшейся революции*, когда по всей Италии восстали карбонарии. Государство нуждалось в известиях, доставляемых людьми подобного рода, которым знакомы не только все ущелья и тропы в горах, но даже тайные убежища всех опасных сообществ; которые знают всех подозрительных людей, их планы и намерения; вообще все, что играет какую-либо роль в нашем живом мире. Польза от таких людей, служащих орудием в руках государства, столь очевидна, что это ясно всякому. Может быть, кардинал Консалви, будучи выдающимся политиком, использовал их именно для этих целей. Кроме того, ему прекрасно известно, что, несмотря на все свои злодеяния, разбойники рьяно привержены нашей церкви и очень набожны.
– Набожны? Набожны?! – вскричал с удивлением англичанин.
– Да, набожны, – повторил римлянин, – каждый выбирает себе какого-нибудь святого в покровители. Они крестятся и молятся в своих горных ущельях, как только услышат звук колоколов, созывающий жителей долин к обедне или вечерне; они часто выходят из своих нор и подвергают себя явной опасности, чтобы посетить церковь. Могу рассказать следующую историю.
Я был однажды вечером в деревне Фраскати, которая лежит на прелестном холме, близ Абруццких гор. Жители селения прогуливались на свежем воздухе, как это принято во всех итальянских городах и деревнях. В то время как я разговаривал со своими приятелями, я увидал одного высокого, закутанного в широкий плащ человека, который пробирался по площади, стараясь уберечься в сумраке от любопытных взоров. Жители, все до единого, сторонились его и шептали друг другу на ухо, что это известный разбойник.
– Почему же не захватили его на месте? – спросил англичанин.
– Никому до этого не было дела, поскольку никто не желает подвергнуть себя мести его товарищей; потому что не было достаточного количества жандармов поблизости, которые могли бы прийти на помощь; потому что жандармы не имели особого распоряжения схватить его или же они не хотели без приказа вмешиваться в это происшествие. Одним словом, я мог бы привести вам тысячу причин, происходящих от наших национальных обычаев и нашего способа правления, из которых ни одна не покажется вам основательной.
Англичанин с презрением пожал плечами.
– Я слышал неоднократно, – прибавил римлянин, – что даже в вашей столице есть известные воры, которых прекрасно знает полиция. Они свободно расхаживают по улицам средь бела дня, но их не арестовывают до тех пор, пока не застигнут с поличным.
Англичанин опять пожал плечами, но уже совсем с другим выражением лица.
– Итак, я опять обращусь к отважному волку, который пробирался через стадо, и я сам видел, как он вошел в церковь. Мне захотелось увидеть его молящимся. Вам известны наши просторные,
В одном из боковых приделов теплилась небольшая восковая свеча перед иконой одного святого. Перед этим образом разбойник опустился на колени. В это время с его плеч упал плащ и открыл его фигуру, достойную быть названной геркулесовой. Украшенный драгоценными каменьями кинжал и пара пистолетов блестели у него за поясом. Тусклый свет, падавший на его лицо, позволял рассмотреть его правильные черты и отражавшуюся на нем борьбу страстей.
В то время, пока он молился, легкая дрожь пробегала по его телу, губы беспрерывно вздрагивали, вздохи и невнятные слова стенаний вырывались у него из груди. Он то ударял себя в грудь, то молитвенно складывал руки, то простирал их к образу. Никогда не доводилось мне видеть столь страшной картины угрызений совести. Я опасался быть замеченным и вышел. Вскоре я вновь увидел его, закутанным в плащ и выходящим из церкви. Он вновь пересек площадь и, вероятно, вернулся, освободившись от тяжести грехов, в горные ущелья, чтобы снова ступить на стезю преступлений.
Тут неаполитанец снова решил присоединиться к разговору и даже произнес: «Это напомнило мне одну историю…» – но импровизатор, наученный опытом, сделал вид, что не заметил этих слов, и продолжал:
– Одной из многих причин, приносящих несчастье путешественникам, является то обстоятельство, что разбойники нередко поддерживают дружеские отношения с содержателями постоялых дворов и гостиниц в Папской области. В первую очередь им становится известно о тех путниках, которые находятся в горах. Постоялые дворы и гостиницы предоставляют сведения о постояльцах разбойникам, и именно здесь, где, казалось, путешественник должен быть в безопасности, он, удаленный от какой-либо помощи, падает, сраженный кинжалом полуночного убийцы. При совершении убийств в гостиницах случаются самые кровавые истории, поскольку только поголовное истребление всех жертв может спасти убийц от преследования. Я вспомнил историю, – прибавил он, – которая случилась в одном из таких трактиров, и которая, поскольку все вы заинтересовались похождениями разбойников, будет для всех любопытна.
Удостоверившись в заинтересованности окружавших его людей и раздразнив их любопытство, он выждал несколько минут, окинул всех взглядом, как обычно делают опытные рассказчики, вспоминая то, что собираются рассказать, и начал свое повествование с драматическим пафосом в голосе, подготовив таким образом слушателей для получения необходимого эффекта.
Глава III. Опоздавшие путешественники
Было уже довольно поздно, когда в гостиницу, располагавшуюся в узком проходе Апеннинских гор, между одиноко лежавшей деревней и монастырем, прибыла карета, запряженная двумя лошаками*. Карета была старомодна и довольно тяжела. Наполовину отвалившиеся украшения говорили о ее прежней красоте, а шумевшие рессоры и стучащие колеса явно предрекали ее скорый конец. В карете сидел высокий, худощавый господин, в польском мундире отставного улана и в фуражке с меховой опушкой. Его седая шевелюра говорила о том, что годы его службы уже миновали. Подле него сидела красивая бледная девушка семнадцати лет, одетая в польское платье. На козлах расположился старый слуга. Его крепкое телосложение, рыжие усы и шрам через все лицо говорили о том, что и он некогда состоял на военной службе.
Этот экипаж принадлежал польскому дворянину, отпрыску княжеского рода, некогда славившегося своим великокняжием, но который в связи с потрясениями, постигшими Польшу*, обеднел и оскудел. Сам граф был признан мятежником, потому что горячо вступился за права отечества и жил как бы в ссылке. Он пробыл некоторое время в Италии, чтобы закончить образование дочери, которая была теперь единственным предметом его забот и его утешением. Он ввел ее в хорошее общество, и ее красота и таланты привлекли многих поклонников. Если бы она не была дочерью разорившегося польского дворянина, то, вероятно, многие оспаривали бы друг у друга ее руку. Но внезапно здоровье девушки стало ухудшаться день ото дня. Ее веселость исчезла вместе с румянцем щек, и ею овладели утомление и молчаливость.