Иуда
Шрифт:
Дмитро Чечель, полковник батуринский. Ставленник Ивана Степановича и большой поклонник шведского короля. Вернувшись из командировки, в которую я его услал ещё летом, он обнаружил в подотчётном городе суету, отсутствие части своих казаков, смену доброй половины личного состава сердюков и Тверской пехотный полк в крепости. Схватившись за голову, Дмитро примчался, естественно, ко мне: ещё бы — все прежние планы идут коту под хвост. Успокоил его как мог, уверил, что планы не меняются, а вот это вот всё исключительно ради конспирации. А едва он показал спину, я вызвал Незаймая и велел прицепить к пану
Именно этого я и ждал.
2
Гонца поймали солдаты, а не казаки. Набили морду, поскольку оказал сопротивление при задержании, скрутили и предъявили своему полковнику. А тот уже послал мне письмо, где выразил готовность сдать пойманного под мою ответственность. Естественно, я согласился.
И вот этот казак передо мной. «Фонари» под обоими глазами, нос расквашен, глядит волком. Все бумаги, кои были при нём, тоже доставили, и вот я сижу, перечитываю оные.
— Не верю я, Данило, что полковник не велел тебе ещё что-либо на словах присовокупить, не таков Дмитро, — со старческим кряхтением я разместился в кресле поудобнее. — Скажи мне, промеж нами то останется. Скажешь — и иди куда пожелаешь, держать не стану. Даже саблю с пистолями и коня велю тебе вернуть, и виру за ущерб заплачу.
— Полковник велел тебя стеречься, — хмуро ответствовал казак. — Говорил — змей ты хитростный и ядовитый, веры тебе нет.
— А коли побожусь и крест целовать стану — поверишь?
Данило засопел разбитым носом, но смолчал. Потому я достал богатый нательный крест, осенил себя крестным знамением и произнёс:
— Пред Богом обещаюсь, что верну тебе свободу и зброю, коли ты ныне расскажешь всё, что велел тебе полковник шведам на словах передать, — и, поцеловав распятие, снова упрятал его за ворот. — Ну, теперь что скажешь?
— Пан полковник велел передать, что ты царю конечно продался, — вот что значит сила крестоцелования в этой эпохе: сразу раскололся. — Просил челом бить, чтоб скорее король сюда шёл и с тобою разобрался.
— Видать, на моё место Дмитро нацелился… Ну, ну, поглядим, кто кого… Я тебе, Данило, слово крепкое дал и его сдержу. Но и ты поклянись, что тот же час покинешь Батурин и не станешь искать встречи с Чечелем и его присными, и ни письмом, ни на словах ему ничего передавать не будешь.
— Обещаюсь, — в глазах казака промелькнула странная искорка — недоверие пополам с надеждой. — И крест поцелую, коли велишь руки развязать…
Циничный двадцать первый век во мне подсказывал, что зря я его отпускаю. Как у Леонида Соловьева было — «Милосердие и Предосторожность»? То же твердил и Мазепа. И особой набожностью я не страдал никогда. Но с казаком Данилой я был предельно честен: велел вернуть ему оружие и живой транспорт, и ещё кошелёк вручил — «за обиду». Пусть едет на все четыре стороны, лишь бы Чечелю о том ведомо не было. А с Дмитром придётся лично переведаться. Амбиции у него что надо, хвалю: плох тот полковник, который не мечтает стать гетманом. Но лично мне это сейчас ни к чему, да и Мазепе тоже.
Здесь Дацько со своей командой будет очень кстати. Чечель — боевой офицер в полном расцвете сил, а я больной старик. Уж больно силы неравны, даже если вызвать его к себе.
3
— … Оставил он у нас этот полк вместе с полковником — и что мне было делать, когда слухи пошли, а, Дмитро? — зачем применять грубую силу, когда есть красивый, убедительный голос. — Или надо было ждать, когда тот полковник меня за караул, а потом к царю отправил?
— Что ж вы меня не дождались, пане гетман? — хмуро вопрошал Чечель. — Уж я бы объяснил москалю, кто тут полковник.
— Не умеешь ты, Дмитро, ко всякой особе свой подход найти, — я покачал головой. — Гляди: я тому слово сказал, этому, и у меня кругом друзья, все мне доверяют. И царь, и король, и полковник московский. Лучшего из лучших — Пилипа — я в царскую ставку пристроил, самые верные сведения теперь оттуда имею. Один ты недоволен. Тебе что надобно — ныне саблей помахать, либо дело сделать?
— Дело, конечно, важнее, — согласился батуринский полковник.
— А коли так, то верь мне. Я знаю, как лучше то дело исправить, чтобы в должный час всё к нашей пользе обернулось.
Дмитро покосился на присутствовавших здесь Дацька и его ребят. Намёк с моей стороны он понял сразу: мол, умерь пыл и слушай. Но и прежней веры в нём поубавилось. Аргументы мои он принял, но следить теперь за мной будет, как я за ним слежу — в оба глаза.
Боюсь, он слишком прямолинеен и предан шведам, чтобы я мог полагаться на его добровольное молчание…
Чёрт побери, вот это — самое хреновое в моём нынешнем положении. Не ситуация, в которую, как в бутылку, залез Мазепа к моменту моего «подселения», а необходимость обеспечивать молчание иных персон любыми способами. В том числе и радикальными. Я совершенно не кровожаден, и до сих пор как-то удавалось отвертеться от реальных ликвидаций. Но теперь придётся брать грех на душу. Не возьму — Чечель казаков взбунтует, когда поймёт, что я его надул. Скольких жизней это будет стоить?
Дацко получил «немой» условный знак и едва заметно кивнул: всё понял, мол, сделаю. А значит, в ближайшие дни с полковником батуринским Дмитром Чечелем произойдёт какой-нибудь несчастный случай. Незаймая я давно проинструктировал, что такое ликвидация и чем она отличается от банального убийства.
Глава 12
1
Я догадывался, что рано или поздно что-то пойдёт не так. Причём, чем глубже я «увязал» в ситуации и чем ближе маячила развязка, тем выше была вероятность этого «не так». И вот первый тревожный звоночек.
По удручённому виду Дацька я сразу понял: операция «Ликвидация» сорвалась. Дело было лишь за подробностями, и казак как на духу оные поведал — естественно, с глазу на глаз. Да, недооценил я Чечеля. Думал, он попробует собрать на меня компромат и слить оный полковникам, чтобы устроить тут госпереворот, а за это время моя новая опора — Дацько и его группа — подготовят Дмитру небольшой сюрприз. Но тот поступил просто и незатейливо: глубокой ночью с несколькими верными ему казаками выскользнул из города и был таков. Направился он, что меня нисколько не удивило, к шведскому королю — жаловаться. И предлагать свою хорошую кандидатуру на место гетмана вместо плохого меня.