Иван Безуглов
Шрифт:
О чем она? Ведь полгода тому назад Иван со своим заместителем Федором Тютчевым и с Таней летали в Париж, продавать крупную партию деревянных ложек. Иван посмотрел на Таню с немым вопросом.
– О да, - саркастически засмеялась она.
– Мне ли не помнить этой поездки?. Мы вылетели в воскресенье вечером, после напряженного дня, а прилетели обратно утром в среду. Что мы видели в Париже, кроме сувенирных магазинов, улиц из окна лимузина и кабинетов предпринимателей? Даже наши единственные два вечера были заняты деловыми обедами, и с Тютчевым вы разговаривали много больше, чем со мной. Конечно, я понимаю, что он - ваш заместитель, а я - всего-навсего секретарь-референт, что с ним у вас куда больше тем для разговора. Стратегия и тактика бизнеса, все те тонкие вещи, недоступные, как вы считаете, женщине...
–
– Неужели вы считаете, что я держу вас на работе, как говорится, за красивые глаза? Вы настолько талантливы, что я постоянно боюсь, как бы вас не переманили к себе конкуренты...
– Оставим эту тему, - сказала Таня с усталостью.
– Скажу вам только, что от Парижа у меня осталось тяжелое впечатление. Закажите мне лучше "Кока-колы" и расскажите, зачем к вам приходила эта кинозвезда в черном платье.
Он рассказал ей о замыслах Анны. Она мечтала о славе сценариста и режиссера, и была - вместе со своим другом Алексеем Татариновым - соавтором оставленного в кабинете Ивана сценария.
– Она держалась так, словно вы давно знакомы, - сказала Таня задумчиво.
– А вы выглядели взволнованным и расстроенным.
– Знаете, как мне хорошо сейчас с вами, - невпопад сказал Иван, словно хотел уклониться от разговора об Анне.
– Наверное, потому, что мне так редко доводится отдыхать. Белые скатерти для меня означают работу, работу, и еще раз работу... Вы говорили об отпуске, а меня сегодняшним утром посетила странная мысль... я вдруг почувствовал, что устал... что мне, возможно, и впрямь следует поехать на какой-нибудь Ниагарский водопад... Я все время на людях, все время в гуще событий, в последнее время я недоволен Лермонтовым - мне приходится, вместо того, чтобы пробегать глазами по его докладам, углубляться во все эти новые законы самому, а ведь юридического образования у меня нет. Да и сами законы такие путаные. Иногда мне кажется, - он поднял бокал и полюбовался игрой солнечного луча в густой багровой влаге, - что большевики, лицемерно дав нам свободу, все же остались у власти, и теперь пытаются вернуть утраченное, преследуя честных бизнесменов вроде меня. Вы читали последний закон о налогах на добавленную стоимость. Ведь он, в сущности, способен удушить любое дело. А экспортные пошлины? А экспортные лицензии? А недавний приказ перевести все валютные средства русских компаний в Москву, не держать счетов в зарубежных банках? Вы знаете, какие хлопоты предстоят нам, чтобы вырваться из этой петли?
Иван увлекся монологом на свою любимую тему. А прекрасная, всегда такая сосредоточенная и деловитая Таня, напротив, поскучнела, и оживилась, лишь когда усатый официант подал им невиданное в Москве диво - элегантно разложенных на фарфоровом блюде лангустинов под французским соусом. Нежно-зеленые ломтики киви, окружавшие розовых лангустинов, сообщали всему блюду непередаваемое изящество. Другой официант - когда успел Иван шепнуть ему об этом?
– подал стакан ледяной "Кока-колы" и бутылку рислинга. Двое скрипачей в углу зала уже наигрывали трогательную, бесконечно грустную цыганскую мелодию. Таня увидела, что Иван вдруг начал вслушиваться в музыку, словно она будила в нем какие-то давно забытые воспоминания. Вдруг ей стало жалко Ивана, даже чуть стыдно за свои недавние колкости.
– Значит, десять лет тому назад у вас не было даже велосипеда?
– спросила она.
– Я жил с матерью в подвальной комнате, - пожал плечами Иван, - и отдавал ей всю свою скудную стипендию. Иначе нехватало бы даже на хлеб. После смерти отца мы страшно бедствовали.
– Что же случилось с вашим отцом?
– Он умер в тюрьме КГБ, - вздохнул Иван, - арестованный по ложному обвинению. Он был директором крупного завода, и большевики не могли простить ему, что он пытался устроить сносную жизнь своим рабочим.
– Боже мой, - покачала головой Таня, - сколько гнусных преступлений на совести этого режима! И как хорошо, что все это - в прошлом, что уже не надо бояться ночного обыска, что нет больше гнусного КГБ, которое держало досье на всех несчастных граждан нашей страны!
Лицо Ивана потемнело, и Таня сама уже была не рада, что вызвала его на этот разговор. А Безуглов вспоминал, с какой радостью отец рассказывал ему, шестнадцатилетнему подростку, о своих мечтах и планах. Безуглов-старший прекрасно видел, как унизительна
Сейчас, за крахмальной скатертью ресторана, он вновь и вновь вспоминал, как отец по вечерам учил его азам экономики, как с огнем в глазах твердил, что дни большевизма сочтены, как настаивал, чтобы сын, поступив в университет по экономическому отделению, не верил преподавателям-коммунистам. От отца в наследство Ивану досталась настоящая драгоценность - чемоданчик с учебниками по экономике на английском языке, которые тот с риском для собственной свободы, если не жизни, покупал на черном рынке, порою отказывая семье в самом необходимом. Этих книг невежественные офицеры КГБ не заметили, однако же, уводя отца, они захватили с собой все ценное в доме, и главное - фамильную Библию, которая была спрятана в самом укромном месте квартиры.
Иван невольно нащупал нательный крестик на груди. Его тайно крестили в раннем детстве, но, едва закончив университет, он гордо сказал матери, что не будет больше таить свою веру, и начал носить крест открыто. Его бы несомненно выгнали за это с работы, но начались новые времена, и на самом почетном месте в кабинете Ивана, как и в библиотеке особняка, красовалась теперь увесистая черная Библия - точная копия той, что конфисковали тогда офицеры КГБ.
– В моей жизни тоже было страдание, Таня, - задумчиво сказал он, отрезая податливый, почти текущий под ножом ломтик пахучего камамбера, - я вообще думаю, что произвожу на людей ложное впечатление. Всегда озабоченный, всегда думающий только о делах... Но у меня тоже бывают минуты печали. Закат над Кремлем всегда наталкивает меня на грустные мысли. Бывает, прохожу мимо старой церкви, разоренной большевиками и превращенной в склад или в ремонтную мастерскую, и сердце кипит от грусти и негодования. Какой огромный труд предстоит нашей стране! Я работал бы на ее благо еще тяжелее, если б только мог. Ведь даже теперь, после всех реформ, затаившиеся большевики делают все, чтобы затормозить преображение страны.
– Почему же вы не занимаетесь политикой, Иван? С такими мыслями вы могли бы стать министром или депутатом парламента. А вы - всего лишь хозяин фирмы, пускай и со значительным состоянием...
– Как вы наивны, Таня. Трудно делать политику чистыми руками, а я дорожу своим честным именем. Да и кроме того, каждый должен заниматься тем, к чему у него есть талант. Единственное ,что меня беспокоит - что в последние месяцы я получаю меньше радости от своей работы.. Слишком много сил приходится тратить на борьбу с нелепыми законами, слишком большую долю пирога хотят, не работая, захватить себе те, кто занял кресла ушедших коммунистов... Жизнь бизнесмена не состоит только из обедов в "Савое" и коктейлей на светских приемах...
– И это вы говорите мне!
– Таня с упреком всплеснула руками.
– Разве я не делю с вами все тяготы, весь риск нашего труда? Иван, Иван, неужели вы спутали меня с Анной Шахматовой! Не сомневаюсь, что в ее сценарии много наивности и прямой белиберды.
– Я постараюсь его исправить, - в улыбке Ивана ей почудилась некоторая натянутость, - если бы у меня еще было время на чтение! Даже своего любимого Достоевского я не открывал уже месяца три. Что уж говорить о сценариях! Нам предстоят очень трудные переговоры сегодня, Таня. Мексиканцы не прочь приобрести у нас оконное стекло и медвежьи шкуры, но при этом хотят расплачиваться кактусами. Значит, на плечи фирмы ляжет забота по продаже кактусов на Дальний Восток, для переработки в текилу - знаменитую мексиканскую водку.