Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
Болотникова дружно поддержали:
– Верно речешь - не пустим!
– Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!
– К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!
ГЛАВА 8
ЦАРЕВ ПОСЛАННИК
Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяи опозорили так, что и до смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царю-батюшке? Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту - кобыле под хвост. Царев указ с печатями!
Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый! Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может статься, от них и броженье на Руси.
Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный рубленый подклет.
Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.
Однако ехать в Москву Куракин не мог: вначале надлежало выполнить государев наказ, а уж потом и в стольный град снаряжаться. Дело его оказалось нелегким. Надо было уговорить донских атаманов, чтоб они у себя беглых людей не только не укрывали, но и возвращали вспять боярам. О том более всего на Москве пеклись:
"Мужик нам в поместьях и вотчинах надобен. Запустели нивы, великий глад на Руси. Мужика с Дона - долой и к сохе. Пущай оратай на земле сидит, пущай хлеб растит".
Казачий круг испугал Куракина. Донцы горой встали за лапотную бедь. Не захотели они выслушать и царев наказ, чтоб азовских и крымских людей не задорить, и чтоб разбоем на Волгу не ходить. Вон как на майдане орали, готовы были его, боярина, на куски разорвать. Нечестивцы!
Куракин тяжко вздохнул и вспомнил Москву, где все его почитали и ломали перед ним шапку. Думный боярин! Не всякому родовитому такая честь.
Покойно в Москве, чинно. Подлая чернь поперек слова не скажет. Здесь же, в Раздорах, крамольник на крамольнике, так и норовят тебя унизить. И управу на гультяев не сыщешь, почище бояр выкобениваются. Гилевщики! На них бы царя Ивана Грозного напустить, вот то-то бы хвосты поджали. Царь крамольников терпеть не мог чуть что - и голову с плеч. Никого не щадил, ни боярина ближнего, ни сына родного. Страшен был в гневе государь, страшен!
А вот царь Федор Иванович не в батюшку. Хил, тщедушен, смирен. В постах и в молитвах проводит дни свои. "Царь-пономарь", - так на Москве его кличут. Тяжко ему Русью управлять, робок он в делах державных. Вокруг смута ширится, народишко бунтует, но царь уповает лишь на одного бога. Добро Борис Годунов есть на Москве, а то бы и вовсе беда. Боярин мудр и властолюбив, но и ему дела вершить нелегко. Окраины заполнены бунташной чернью. Особенно много воровских людей в Диком Поле. И нет на них кнута. Дерзят, своеволят, царевы указы рушат. Богоотступники! Правда, не все тут крамольники. Казачьи старшины намерены с Москвой ладить. Они живут богато и не хотят
Куракин и Васильев встретились с глазу на глаз. Илья Митрофаныч сказал недовольно:
– Мятежны твои казаки, Богдан Андреич. И царю, и послу - бесчестье. Шибко огневается государь. Экое воровство на Дону!
– Не серчай, боярин. Море пошумит и стихнет, - смиренно молвил Васильев, подвигая цареву посланнику кубок вина и чашу с красной икрой.
– А так ли? Этих смутьянов один лишь погост утихомирит. Мнится мне, не унять тебе их, Богдан Андреич. Не больно-то слушаются они атамана. Ты им вдоль, а они поперек.
– Горлопанов на Дону хватает, - хмыкнул Васильев.
– Но ведь и у вас на Москве в слободах кричат. Бывал на посаде, ведаю.
– Да что наши!
– взвился боярин.
– Не успеет язык высунуть - и в железа. На Москве, атаман, смутьяны в застенках сидят.
– Ну, здесь не Москва, боярин. На Дону темницам не бывать, нахохлился Васильев.
– Вот то и худо!
– еще более вскинулся Куракин.
– Не было у вас порядка и не будет. Народ надо в узде держать!
– В узде? Не то речешь, боярин. Мы на то и казаки, чтоб по воле ходить.
– Сторону крамольных людишек держишь, атаман! Заодно с ворами!
Васильев потемнел в лице.
– На Дону воров нет, боярин. Здесь казаки. И помыслы наши о державе, а не о лихом деле.
– О державе? Это голытьба-то о державе?
Куракин даже задохнулся от возмущения. Борода его задергалась, глаза округлились.
– Да вы всей Руси помеха! Не будь вас, Москва бы жила в покое. Царь бы не слал стрельцов на окраины.
– Царь на нас стрельцов, а мы того царя грудью прикрываем. Вот так-то, боярин.
– Это вы-то грудью!
– сорвался на крик Куракин.
– Воры, разбойники!
– Грудью, боярин, - веско повторил Васильев.
– Казы-Гирей на Русь идет, и мы его здесь остановим.
Куракин опешил: о набеге татар он еще ничего не слыхал. Ужель и в самом деле басурмане хлынут? Тут не стольный град, можно и головы лишиться.
– Доподлинны ли вести, атаман?
– Доподлинны, боярин. Скоро татары будут у Раздор.
Куракину стало не по себе, мысли его лихорадочно заметались, и он уже почти совсем забыл о своем гневе к раздорской вольнице. Боярина обуял страх, и эту перемену в его лице хорошо уловил Васильев.
– Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, - не скрывая иронии, промолвил атаман.
"Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, - растерянно ахал Илья Митрофаныч.
– Уж лучше в опале у государя быть, чем под носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать, да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел". "Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию". Приведешь их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав... А мне-то как быть? Тут оставаться опасно".