Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
Джанибек, не скрывая раздражения, ответил:
– Ахмет-паша не может гневаться на моих воинов. Они лезли на стены урусов, как львы. Ни один из моих джигитов не сомневается в победе. Мы будем в Раздорах! Пока же гяуры находят в себе силы обороняться.
– И не только обороняться, - с ехидцей вставил темник Давлет.
– Они перебили капычеев и повредили восемь кулевринов несравненного воина Ахмет-паши.
Издевка была налицо.
"Темник Давлет слишком смел. Когда-нибудь Ахмет-паша отомстит ему за такие
– Что передать моему повелителю?
– спросил чауш.
– Передай несравненному Ахмет-паше, что я буду продолжать осаду. Зверь хоть и силен, но он начинает истекать кровью. Сегодня либо завтра я добью зверя. И еще передай, чауш. Я хочу, чтоб оставшиеся десять пушек паши все ж разбили стены крепости. Наидостойнейший Ахмет говорил, что его кулеврины разрушали и не такие твердыни. Так пусть же падет и эта крепость. С нами аллах!
Не успел чауш выйти из шатра, как с ковра вскочил темник Давлет.
– Я не хочу больше стоять за Доном! Почему мой тумен должен бездействовать? Зачем я пришел из Бахчисарая? Я хочу брать крепость!
– Твое время придет, Давлет. А пока нам нельзя оголять левобережье. К гяурам может прийти помощь.
– Опять сидеть в шатре?
– Нет, славный Давлет. Сегодня два крыла тумена ты бросишь на Раздоры. Сегодня ночью.
– Ночью?.. Ты хочешь брать Раздоры ночью?
– переспросил темник Бахты.
– Да, джигиты! У гяуров пушки, пистолеты и ружья, У них зоркий глаз. Ночью же мы их лишим прицельного огня. Мы подойдем близко к стенам и кинем на деревянный город горящие стрелы. А ворота мы пробьем таранами. Так ли, джигиты?
– Велика мудрость твоя, мурза Джанибек, - растянул в угодливой улыбке тонкие губы Бахты.
"Бахты всегда льстив. Он готов вылизать мурзе пятки", - презрительно подумал Давлет.
А тысячники дружно закричали:
– Велика мудрость мурзы!
– Мы в твоей власти, Джанибек!
Когда над степью воцарилась ночь, татары бесшумно и скрытно приблизились к Раздорам. Они стали от крепостных стен в перелете стрелы. Раздоры замкнулись в плотном кольце ордынцев. Луки их были огромны - в рост человека, стрелы - певучи, длинны и крепки. К древкам стрел татары прикрутили по клочку промасленного войлока. Подле каждого лучника стоял воин-зажигальщик с кремнем и огнивом.
Казаки не спали. Они стояли на стенах и прислушивались к шорохам и звукам ночной степи. Во вражеском стане стояла тишина, и нигде не горели костры; ощущение было такое, будто орда спит мертвым сном.
– Что-то не по нутру мне эта ночь, - проговорил Мирон Нагиба. Левая рука его была перевязана, из раны сочилась кровь, но казак не уходил со стен.
– И мне не любо, - молвил Васюта Шестак.
– Поганые не зря притаились. Они что-то замышляют. Надо глядеть в оба, станишники. Ордынцы коварны, - произнес Болотников.
–
– проворчал Емоха. В дневной вылазке он зарубил семерых янычар, но и сам пострадал. Один из капычеев едва не отрубил Емохе голову. Выручил Деня. Он подставил под удар саблю, и турецкий ятаган, соскользнув, отсек Емохе правое ухо.
Теперь над Емохой посмеивался Секира.
– Нонче ты у нас первый казак на Дону. Берегись, девки!
– Это ты к чему?
– морщась от ноющей боли, спросил Емоха.
– А все к тому. Наипервейший, грю, красавец ты у нас, Емоха. Безухий, дырявый и к тому ж нос с версту коломенскую. Три дюжины бадей повесить можно. Чем не молодец, коли нос с огурец.
Казаки загоготали, а Емоха треснул Секиру по загривку.
– Язык у тебя не той стороной вставлен, чертово помело! Помолчал бы.
– А че молчать? На язык пошлины нет.
– Вот и бренчишь, как на гуслях.
– А ну тихо, братцы, - оборвал казаков Болотников.
– Чуете? Будто сено шелестит.
Казаки насторожились.
– Верно... Шорох идет, - молвил Васюта.
– То орда надвигается. А ну, Васюта, беги к Рязанцу. Пусть из вестовой пушки ухнет, - приказал Болотников.
И в ту же минуту в степи засверкали красные искры, а затем по черному небу полетели в сторону крепости огненные змеи. Их было великое множество тысячи, десятки тысяч огненных молний. Они летели со страшным пугающим визгом.
Многие казаки перекрестились: уж больно жуткий звук издавали стремительно летящие змеи.
– Господи, мать-богородица!
– высунувшись из бойницы, очумело вымолвил один из молодых казаков и тотчас, с протяжным стоном, осел на помост. Широкую грудь его пронзила горящая стрела.
– Не высовываться!
– гаркнул Болотников.
Емоха попытался было вытянуть из убитого казака стрелу, но она крепко застряла. Обломив конец, он вытащил стрелу со стороны спины. Повольника спустили с помоста на землю.
– У-у, поганые души!
– скрипнул зубами Емоха. Погиб один из его дружков.
Секира взял из рук Емохи обломок стрелы и поднес к факелу.
– Эва, - хмыкнул он.
– И чего только не придумают, нехристи. Глянь, братцы.
Вокруг Устима столпились донцы. Секира оторвал от обломка маленькую глиняную трубочку и положил на ладонь.
– Свистульки привязывают.
– Ну и ироды. Душу воротит, - молвил Деня, затыкая уши.
– Ниче, привыкай. Басурмане и не на такое горазды, - вставил дед Гаруня.
Стрелы глухо стучали о стены, башни и кровли изб. Многие из них залетали в бойницы, чадили. Едкий дым ел глаза.
Отовсюду послышались крики казаков:
– Избы горят!
– Стены занялись!
– Все на огонь, братцы!
Бросились к бочкам с водой и колодцам. Тушили пожары и дети, и подростки, и казачьи женки.