Иван-чай-сутра
Шрифт:
— Не рассчитал, — отвечал Кир, глядя, как вата и бинт набухают кровью. — Значит, это был неблагоприятныйтрюк. Не хватайся за три оборота. Будет хула. Нет там такой гексы? Про кусачий топор?
— От тебя как от ребенка надо убирать все колюще-режущее! — воскликнула Маня со слезами.
— Ну что ж, теперь освою рубку левой рукой, — сказал Кир расслабленно, еле ворочая языком.
— А по-моему, пора возвращаться, — ответила Маня, пытаясь разорвать конец бинта надвое.
— Возьми нож, — сказал Кир, но Маня лишь возмущенно на него глянула, поднатужилась и разорвала бинт, завязала концы вокруг запястья. — Не волнуйся, майн кляйн, моя крошка. Мы продолжим эту игру. И докажем, что у нас есть воля к власти, жизни, победе. — Вялость сменилась у Кира возбуждением, когда он увидел свою кисть уже запакованной в бинт. Он, конечно, испугался, как любой нормальный человек, увидев собственную кровь. И теперь хотел наверстать упущенное, доказать, что не лыком шит — а скроен из высокопрочного материала. — Первая кровь только жалких слюнтяев рок-н-ролла пугает. А нас нет.
— Что ты несешь?
— Ничего! — Кир потряс забинтованной рукой.
Маня глядела в недоумении на него еще миг и рассмеялась.
— Дурилка-лесоруб! Дровосек-Терминатор. Лучше б ты заржавел, как в сказке. Кому и что ты хочешь доказать? Мне? Себе? Соснам?
— Всем, — ответил Кир. Он воинственно посмотрел на Алекса. Тот улыбнулся, качнул головой. — Герр грабор, так где родник?
Алекс ответил, что и один сходит за водой.
— А вдруг мы снова окажемся здесь? — спросил Кир, испытующе глядя на Маню. — В этом росистом месте посреди четырех дорог?
Маня отвернулась.
Но вскоре возбуждение у него сменилось опять вялостью. Кир зевнул.
— Ну, наверное, выступление к великой северной реке можно отложить на вторую половину дня, — проговорил он. — Я бы немного поспал перед броском нах норден.
— А за водой кто пойдет? — спросила Маня.
Кир красноречиво посмотрел на Алекса.
— Без проблем! — ответил тот.
— А… где твоя воля к власти?!
Кир в ответ снова зевнул.
— Динамщик! — позвала Маня.
Кир покачал забинтованную руку, как младенчика.
— Ты можешь в левой руке нести бутылки, — сказала Маня, нахмуриваясь. — И вообще, кто тебе виноват, а? Ты, обломщик! Ржавый дровосек!
— Птича, не будь такой жестокой. Раз добрый грабор не возражает…
— Все нормально, ребята, — подтвердил Алекс.
— Ну вот и отлично! — обрадовался Кир. К нему возвращался румянец.
— Кир! — укоризненно воскликнула Маня.
— Не хмурься Маня, это к твоему буддистскому лицу не идет.
— А динамить о воле и решимости идет? К твоему авчику?..
— Я не отрекаюсь. Но мыслю рационально. Зачем всем бить ноги, если…
— О'кей! — прервала его Маня, направляясь к сосне с пустыми бутылками; сняв их, она вернулась к костру и взяла черные котелки. Кир растерянно следил за ней. — Можешь спать. Это действительно рационально. Только смотри, чтоб твой топорик не утащили.
Алекс сказал, что он вполне управиться сам.
— Ну, с канистрой и бутылками — да, а с котелками? — спросила Маня.
— Хватит и этого, — ответил Алекс.
— А я хочу посмотреть родник, — сказала Маня, упрямо глядя на Кира, как будто это он ей возражал.
— Дельная мысль, подруга, — сказал Кир, — топай, растряси щеки.
Маня метнула на него поистине небесный сверкающий взгляд и пошла прочь, оглянулась на Алекса.
— Куда идти-то?
Алекс встал, взял пустую канистру. «Хорошо бы подождать, пока трава просохнет», — проговорил он, к чему-то прислушиваясь и как-то беспокойно озираясь.
— Она и до вечера не просохнет! — нетерпеливо откликнулась Маня.
Не дожидаясь пока они скроются из виду, Кир полез в палатку, громко, по-медвежьи зевая. Маня только хмыкнула, спускаясь с горы мимо стены иван-чая, следом за неторопливым проводником в застиранной клетчатой рубашке и выцветшей панаме. Стебли трав стучали по пустым котелкам и пластмассовым бутылям.
Глава седьмая
Они шли заросшей дорогой по лесу, пестреющему березовыми стволами. Алекс замечал на дороге крупные следы Владельца Усадьбы и с улыбкой вспоминал реплику Мани о его зубах. На самом деле волк был совсем не сувенирный, и его мощные зубы, легко перемалывающие лосиные мослы, держали в страхе местных обитателей. Это была его территория, и она примерно совпадала с границами, которые когда-то установили картографы. На Усадьбе волк не охотился никогда, если не считать охотой ловлю жирных мышей и нежных лягушек. Но, например, кабанов он не трогал и старался не обращать внимания на косуль. Охотничьи угодья лежали дальше: цветущие летом луга вдоль реки, лесные тропинки, сухие болотца, сырые овраги с ручьями, изрытые кабаньими семействами: тут они любили понежиться в грязных ваннах; наведывался он и в заброшенные сады, где можно было перехватить зайчишку или того же кабанчика; а если и нет, то просто закусить падалицей, волки фруктами и ягодами не брезгуют, хватают даже стрекоз с бабочками, собирают улиток. Голод не тетя-волчица, а сам Князь давно уже не малыш. Сероглазым Князем называл волка еще Егор. У него была и Княгиня и детки, их нежное пение Алекс слышал, ночуя вчера на Острове.
Каркнул Ворон где-то над кронами леса. Алекс задрал голову и увидел его. Поскрипывая перьями, тот летел над березами и смотрел вниз, поводя серо-каменным клювом по сторонам.
— Это и есть хроникер? — спросила Маня. Ее голос странно звучал здесь в лесу. Алекс привык здесь слышать другие голоса.
— Возможно.
Они вышли к развилке, налево уходила дорога, заваленная павшими деревьями. Немного в стороне росла старая раздвоенная рябина, она была примечательна сама по себе, редко рябины доживают до таких почтенных лет и размеров.
— Тряпки какие-то, — сказала Маня.
Алекс ответил, что это рушники, если приглядеться, можно увидеть вышивку.
— Что это значит? — спросила Маня.
Алекс пожал плечами.
— Образчик двоеверия. Где-то здесь жил последний язычник. По весне на рябине всегда появлялось новое полотенце, а на земле творог.
Маня приблизилась к рябине, разглядывая истлевшие в дождях и солнцах рушники; дотронулась до серой кожи дерева, посмотрела вверх.
— Круто, — сказала она. — А ты давно здесь?