Иван-чай-сутра
Шрифт:
Пролетев в Прозрачных Крыльях еще немного, Каменный Клюв заметил над травами кого-то еще. Он взмахнул посильнее крыльями, чтобы задержаться на мгновение, глядел, повернув голову. Из трав снова появились две головы. Это были люди. Каменный Клюв колебался, подлетать ли ближе, и все-таки отклонился от того направления, в котором его несли Прозрачные Крылья. Привычка наблюдать взяла свое. Он полетел поперек движения Прозрачных. Но не прямо к людям, их головам, круглыми кувшинками качающимися в волнах трав, а взял немного левее, чтобы приблизиться к ним сзади. И, совершив свой несложный маневр, разглядел у одного за плечом палку. Вот эти были охотниками. Если бы они вышли на след Горбача, то уж увязались за ним надолго.
Охотники были во всем сером, заношенном, сливающиеся с этим серым ненастным днем. Они были похожи скорее на тени, ожившие деревца. Они поднимались со стороны Черного Болота, где обитают Меднорылые. Наверное, всю ночь сидели в засаде, и так ничего и не добыли.
Маня услышала вроде бы голос, замерла, сдерживая дрожь. Показалось в плеске трав и свисте ветвей? На всякий случай она все же крикнула: «Э-э-ййй!» Прислушалась и снова прокричала ветру: «Ки-и-и-р!» Услышал ли он? Пожалуй, надо кричать сильнее. И она снова закричала: «Ки-и-и-и-р! Зде-э-э-сь!» Она встала, не скидывая палатки, вглядываясь в качание трав. Кира нигде не было видно. Девушка беспокойно огляделась — и увидела, что он возвращается совсем с другой стороны. Значит, заблудился! Но вышел на ее голос. «Кир!» — снова воскликнула она и замолчала. Сквозь травы на нее смотрело какое-то незнакомое лицо, серое и стертое. Черная линялая выгоревшая вязаная шапка была надвинута на брови. У Кира синяя бейсболка… Лицо наплывало сквозь травы. Чуть позади и в стороне появилось второе, скуластое, с вислыми светлыми усами; на голове был брезентовый капюшон. Маня растерялась. Она не могла взять в толк, откуда здесь люди. Они появились слишком внезапно. И приближались, внимательно, остро глядя на нее. Если это вообще были люди, а не глюки от холода. Маня вспомнила, что на ней палатка, вообразила, как она в ней выглядит и сбросила шуршащий кокон. И первый с плоским стертым лицом и бесцветными глазами вдруг ощерил мелкие желтоватые зубы. Кажется, это была улыбка. Второй глядел требовательно-хмуро. Они вышли к ее осине, разглядывая девушку, упавшую на траву палатку, рюкзак. Это были люди. Их подбородки и щеки покрывала щетина. В глазах у вислоусого краснели прожилки, а уголок левого глаза алел кровоподтеком. У стертого по вискам вздувались болячки, губы были в бледной коросте. Вислоусый сжимал большой кистью замасленный измочаленный брезентовый ремень ружья. У второго за спиной висел небольшой холщовый мешок на веревках. На вислоусом был брезентовый пастушеский плащ с капюшоном, кирзовые сапоги. На втором выгоревшая телогрейка, подпоясанная растрескавшейся рыжей портупеей, резиновые сапоги. Они молчали, и Маня, не выдержав, первая поздоровалась. Охотники переглянулись.
— А мы, самое, думали, кочка, — проговорил сипло стертый.
Вислоусый перевел дыхание, откашлялся, сплюнул в иван-чай.
— Ты, что ли, звала? — спросил он.
— Я подумала, Кир. Кирилл, — поправилась она.
Они помолчали.
— Он пошел на старое место, за спичками, — объяснила Маня, удивляясь своему голосу и голосам этих незнакомых людей. Казалось, они тут вдвоем, вдвоем от сотворения мира, Кир и она. Но откуда-то явились люди. И Маня не знала, радоваться ли ей. Все трудности последних дней вдруг обернулись смешными нелепостями. Они не затерялись в неизведанном, в космосе деревьев, трав и чудных снов, на планете иван-чая, на росистой земле среди пожарища. Здесь ходили другие люди, обыкновенные кантры. Не их ли выстрелы они все время и слышали? И думали, что это какие-то неведомые существа, ведущие свою непонятную войну? Да нет, просто кантры, крестьяне. И, значит, где-то есть деревня, дорога. А им уже небо показалось с овчинку. Маня улыбнулась.
— Мы забыли пакет со спичками, — сказала она. — А далеко здесь до дороги?
Вислоусый полез в карман, достал малиновую пачку, вынул сигарету без фильтра, прикурил, закрывая грубыми сбитыми ручищами огонек.
— А у нас есть спички. Зажигалка, — сказал он.
Стертый взглянул на него и протянул руку. Тот подал ему пачку и доброжелательно посмотрел на девушку сквозь дымок.
— А мы оставили на старой стоянке, — повторила Маня.
— Давно? — спросил вислоусый.
— То есть? — не поняла Маня.
Стертый сипло засмеялся, выпуская дым широкими ноздрями.
— Говорю, с новогодних морозов ждешь? — спросил вислоусый, растягивая тонкие губы.
Маня вопросительно взглянула на него.
— Нет, он только что ушел. То есть… уже должен вернуться.
Вислоусый усмехнулся, взглянул на товарища.
— Разведи ты костер. А то барышня окочурится, пока спички вернутся.
Стертый кивнул, глотая горький вонючий дым дешевых крепких сигарет, снял свой мешок, вынул топор с выщербленной рукояткой и, отойдя недалеко, тут же нашел сухостоину и принялся рубить.
— Вот спасибо. — Маня растерянно улыбалась. — Холод, конечно, не зимний, но… просто мы немного промокли.
— Так здесь надо не в туфельках ходить, — сказал вислоусый, глядя на ее сырые кроссовки.
— А мы не думали, что тут столько травы.
— По бабскому принципу?! — крикнул стертый, орудуя топором. — В облегченном варианте, едрёнать?
— Нет, у Кирилла свои принципы, — сказала Маня.
— Бросить девушку одну и скрыться? — спросил вислоусый.
— Он не скрывался, — возразила Маня.
— Не верь современным пацанам! — крикнул стертый, таща охапку дров.
Он быстро наколол лучин, достал кусок газеты, поднес к ней пластмассовую зажигалку, заслонил огонь от ветра ладонями. Ветер выхватил из-под темных лап вкусный дым. Вскоре огонь пронзал дрова, метался от ветра. Маня зачарованно глядела на него.
— Иди ближе! — засмеялся вислоусый, присаживаясь перед костром на дровину. — Чего жмешься.
Маня подошла неуверенно к костру, присела на корточки, протянула руки к алым прозрачным лепесткам. Ее руки тоже стали прозрачными, она прищурилась от первой волны тепла, заскользившего по рукам под мышки, обдавшего бедра и колени, лоб и щеки. Может быть, так же сверкает лотос сутры. Может быть, это и есть тепло сутры цветка, выпущенного этими грубыми крестьянскими ладонями за тридевять земель от родины Будды. Ведь в каждом она уже есть изначально, — суть Будды. Это — вруб, думала Маня, мгновенно пьянея от долгожданного тепла.
— Э, да смотри не подожги себе…
Стертый засмеялся.
— Ну что? — спросил вислоусый, взглядывая на товарища.
— Здесь, что ли? — спросил тот.
— А где. Самое время. Красавица, у тебя есть какая закуска? А то у нас только две луковицы и соль. А жаркое — бегает по болоту, хрен догонишь.
— Да, конечно, — засуетилась Маня. — Сыр, галеты, шпроты. — Она была неизмеримо благодарна этим людям. И раз где-то поблизости деревня, они узнают дорогу, выйдут туда и купят хавки. Сейчас это не имело значения. Главное — огонь. Даже если Кир вернется ни с чем, ничего страшного, она будет поддерживать костер сколько надо, до его прихода.
— От и ладненько. Давай, как говорится, не скупись. А то мы сильно оголодались.
Маня была даже рада, что сумеет отблагодарить этих людей. Ведь обмениваться теплом и есть закон северного Будды, Будды берез и дождливых облаков. Это был второй вруб, подумала Маня.
Стертый достал из своего мешка пластиковую бутыль из-под пива, железную кружку. Плеснул в нее, поднес вислоусому.
— Сначала барышне, — ответил тот.
Стертый протянул кружку ей. Маня сказала, что не будет, спасибо, ей и так хорошо.