Иван Грозный: Кровавый поэт
Шрифт:
Историки вслед за Курбским печалились о тяжкой участи Ивана Шишкина, которого «тиран» безжалостно казнил вместе с женой и детьми. Вот только снова случилось воскрешение мертвецов средь бела дня – согласно официальным документам эпохи Грозного, через два года после своей казни Шишкин как ни в чем не бывало служит воеводой в городе Стародубе. И снова никто от него не шарахается с воплем: «Мертвые с косами стоят!»
Вот Грозный, по Курбскому, бросил в темницу очередную безвинную жертву, Ивана Шереметева, а выйдя из заключения, Шереметев спасся только тем, что постригся в монахи, но и там Грозный его в покое не оставил, выговаривая игумену за «послабления» бедолаге…
Теперь – реальность. Шереметев, пытавшийся бежать за границу, был схвачен и… прощен. Заседал несколько лет в боярской думе, командовал войсками,
Некоторые историки полагают, кстати, что все писания Курбского и его «борьба против тирании» была не чем иным, как примитивным предвыборным пиаром. Они не исключают, что Курбский с помощью каких-то неизвестных нам интриг пытался устроить очередной заговор или пристроиться к уже имевшимся с целью захвата трона. Не столь уж фантастическое предположение, особенно если вспомнить о диком честолюбии Курбского, который к тому же, как ни крути, был старше Грозного (он происходил по прямой линии от Рюрика и Владимира Крестителя по старшей линии, а вот Грозный – по младшей…). В активе Курбского числятся и какие-то так и оставшиеся непроясненными шашни со шведами и много чего еще…
Забыть бы предателя и наплевать, но беда в том, что, как я уже говорил, и в наши дни находятся, мягко говоря, своеобразные «исследователи», которые относятся к творениям изменника, как к Священному Писанию (прости, Господи!) Вот вам самый свежий пример рецидива «карамзинщины».
Завелся в отечественной исторической науке прыткий молодой человек по фамилии Володихин, личность мятущаяся и сложная. Сначала он пытался прогреметь в качестве писателя-фантаста. Романов наваял с десяток, но все они успеха у широкого читателя не имели и тиражами издавались мизерными. Тогда разочарованный беллетрист вспомнил, что когда-то заканчивал истфак, сдул пыль с диплома, где стояло «историк», и занялся уже «серьезной наукой». В частности, издал недавно книгу с претенциозным названием: «Иван Грозный: бич божий».
Идейная направленность явствует из названия: хотя книга местами и недурственна, частенько на ее страницах один за другим мелькают те самые ужастики, что были сочинены либо Курбским, либо многочисленными иностранными Мюнхгаузенами, которых уже давным-давно разоблачили как бессовестных вралей настоящие, именитые историки…
По «косвенным» источникам, видите ли, «возможно» сделать вывод, что царь Иван Васильевич «склонялся к содомии», то бишь к педерастии. «Косвенные источники» -это очередное откровение Курбского, согласно которому Грозный велел казнить Овчинина-Оболенского за то, что тот-де обвинил царя в блуде с Федором Басмановым. Вообще-то причины казни Оболенского остаются до сих пор загадочными. Курбский – а за ним и последователи – полагал, будто Оболенский принял смерть за то, что, как в том анекдоте, выдал государственную тайну про царя и Басманова. А если все наоборот? И Оболенский действительно за эти слова и поплатился, но исключительно потому, что они были клеветническим оскорблением? Вряд ли сам Володихин, если ему принародно бросят в лицо известное русское словечко, свидетельствующее о принадлежности к той самой, не вполне традиционной сексуальной ориентации, снесет это с христианским смирением… Если Иван Грозный в чем и замечен, так это в повышенном интересе как раз к женскому полу.
Но это, в итоге, мелкие придирки. Гораздо более важен «творческий метод» Володихина, позволяющий понять, как именно работают мозги у тех, кто с детской наивностью принимает сочинения Курбского за чистую монету.
Вот Курбский в числе «безвинных», садистски уничтоженных ни за что ни про что «безумным тираном» поминает неких «воевод Дмитрия Ряполовского и Федора Львова».
Загвоздка в том, что таких воевод в русской истории нет. Ни малейших их следов в сохранившихся
Итак, никаких «воевод» нет. Что делает Володихин? Да с наивностью школьника, подгоняющего задачу под подсмотренный в конце учебника ответ, начинает фокусничать, с помощью хитроумных вывертов подбирая кандидатов на роль загадочных «воевод». В итоге «доискивается», что Ряполовский – это то ли (!) боярин Хилков, то ли боярин Палецкий, а Львов – Федор Троекуров. Почему? А по кочану! Аргумент один, представляющийся пытливому изыскателю железным: «сам» Курбский свидетельствовал! А коли так, ошибки быть не может. Юноше и в голову не приходит, что Курбский (ничуть не отягощенный ни честностью, ни праведностью) мог в попытках повесить на Грозного всех собак глядеть на закопченный потолок в своей ковельской резиденции и именно там высматривать мифических «жертв». Как будто тогда существовали научные журналы и аттестационные комиссии, придирчиво проверяющие подлинность всех приведенных фактов. Как будто полякам, преследовавшим свои узкополитические цели, было невероятно важно иметь чистую истину и они непременно указали бы Курбскому на ложь и подтасовки… В общем, Курбский давным-давно умер, но дело его живет – трудами таких вот володихиных. К Володихинской книге мы еще вернемся как к собранию заскорузлых штампов и страшных сказок, почерпнутых из самых сомнительных источников, а в следующей главе поговорим о вещах посерьезнее.
В 1564 г., сытый по горло беспрестанными заговорами и изменами, окончательно обозлившийся на чванливую и ненадежную толпу бояр, Иван Грозный решает перейти к самым радикальным мерам.
Родилась опричнина!
Глава девятая. Измену выгрызают, аки псы…
3 декабря 1564 г. жители Москвы с большим недоумением наблюдали, как из города уезжает царь. Сами по себе отъезды Ивана Васильевича были делом привычным – то на богомолье, то на охоту, не говоря уж о войне. Но теперь творилось нечто непонятное, чего никогда не случалось прежде: за царем следовал огромный обоз с ценностями, в том числе и церковными, казной, всем царским добром. Царя, в противоположность прошлым отъездам, сопровождало множество бояр, дворян и приказных – причем многие из них везли с собой жен и детей. Царский поезд вдобавок двигался под охраной необычно большого числа вооруженной конницы, сплошь из «детей боярских», не только московских, но и съехавшихся из дальних городов. Все это, вместе взятое, не на шутку удивило жителей, но к царю ведь не подойдешь запросто и не спросишь: «Куда собрался, батюшка?»
Тягостная неизвестность продолжалась целый месяц. Известно было только, что царь обосновался не так уж и далеко от Москвы, в Александровской слободе.
А потом в Москву прискакал царский дьяк Константин Поливанов с несколькими грамотами за пазухой – и тут-то грянуло так, что оторопели ко многому привычные москвичи…
Государь отказывался далее быть царем. Вульгарно выражаясь, объявил: надоели вы мне все, ухожу я от вас, ослушников и супротивников… Примерно так.
В грамоте, адресованной митрополиту с духовенством и боярам, Грозный подробно перечислял «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей». Припомнил все: как устраивали заговоры, как расхищали казну во время его малолетства, как проигрывали войны и драли с народа три шкуры. И пожаловался: как только он хотел покарать изменников и воров за их художества, духовенство вместе с боярами их покрывало и упрашивало ограничиться чисто символическими наказаниями (что, кстати, истине полностью соответствовало). И посему, «не в силах их изменных дел терпети», царь оставляет престол и уходит жить, где Бог укажет…