Иван Грозный
Шрифт:
Некоторые из этих аристократов были ко времени учреждения опричнины молодыми людьми: так, Федор Михайлович Трубецкой и Никита Романович Одоевский в «Разрядных книгах» впервые упоминаются как участники похода на Полоцк в 1563 году. Они, очевидно, не успели ко времени установления опричнины вызвать неудовольствие царя, а позднее послушно выполняли его поручения, а возможно, дали и доказательства своей преданности. Любопытна, например, фигура князя Петра Даниловича Пронского — потомка рязанских князей, владельцев города Пронска. В 1558 году князь был «в удел дан», то есть по приказу царя включен в состав двора князя Владимира Андреевича, очевидно, для присмотра за царским двоюродным братом. В 1565 году, уже после установления опричнины, он получил от царя боярский сан и занял пост главного лица в русских владениях в Ливонии — наместника Юрьева. В 1569 году царь поставил его наместником Новгорода, и он остался на этом посту и после отъезда царя из Новгорода зимой 1570 года. Так как все подчинявшиеся ему
Не всегда свидетельства верности своему государю столь выразительны, как в случае с князем Пронским, но, очевидно, они имели место — в противном случае царь не проявил бы к этим боярам своего расположения и не принял их в ряды своего опричного двора. Складывался тип новой служилой знати, готовой верно служить своему государю и заходить достаточно далеко в проявлениях своей верности. В этих условиях уже не было необходимости в целенаправленном подавлении знати.
К началу 1572 года у царя были налицо все основания для серьезных размышлений о судьбе опричного режима. Его отрицательные стороны (с точки зрения интересов самой власти) обрисовались со всей определенностью, а цель, ради которой этот режим был установлен, оказывалась в известной мере достигнутой.
В 1572 году страна жила в ожидании нового вражеского нашествия. Вызывающее поведение хана после пожара Москвы не оставляло сомнений в его намерениях. В ответ на мирные предложения царя он ответил, что уступка Астрахани его не удовлетворит, и требовал Казани. Впрочем, и в Москве уже решили не покупать мира уступками и готовились к войне. В грамоте, отправленной в Крым русскому послу Афанасию Нагому в начале весны 1572 года, царь сообщал о своих намерениях как можно скорее «поуправитца... с свейским и рати к лету прибавити» и всю ее направить на Оку. По берегу реки на большом протяжении устанавливали бревенчатый частокол, засыпанный землей: он должен был помешать татарской коннице прорваться во внутренние районы страны. На Оку направлялись все войска, которые удалось собрать. В апреле при участии царя в Коломне был проведен смотр войск. Впервые опричные и земские войска были объединены в одну армию: опричные и земские воеводы должны были служить вместе в одних полках. Во главе этой армии царь поставил князя Михаила Ивановича Воротынского.
Михаил Иванович Воротынский принадлежал к числу тех представителей русской знати, на которых неоднократно отражались перемены политики опричных лет. Правда, после того как в 1566 году царь вернул Воротынского из ссылки и отдал ему часть родовых вотчин, боярин больше не подвергался опале, но отношения его с царем продолжали оставаться сложными. Попавшие в руки царя письма Сигизмунда II и гетмана Ходкевича, в которых Воротынскому вместе с его пограничным княжеством предлагалось перейти на литовскую сторону, не привели к опале князя, но возбудили подозрительность царя. В 1568 году в главном городе Воротынского княжества — Одоеве — стояли по приказу царя воеводы «из опришнины», затем воеводы появились и в другом городе его княжества — Новосили, а в 1569 году царь снова отобрал у Михаила Ивановича его родовые владения, дав ему взамен земли в Стародубе Ряполовском, принадлежавшие ранее князю Владимиру Андреевичу. Положение князя казалось столь шатким, что, когда в связи со сменой владений Михаил Иванович Воротынский составил новое завещание, князь Иван Федорович Мстиславский и царский шурин Никита Романович, к которым он обратился, отказались быть душеприказчиками.
Очевидно, что о каких-либо взаимных симпатиях между боярином и царем вряд ли можно говорить, и лишь необходимость заставила Ивана IV передать Воротынскому командование армией. Конечно, определенное значение имело и то, что после смерти Ивана Дмитриевича Бельского и отсылки в Новгород Ивана Федоровича Мстиславского Михаил Иванович Воротынский оставался самым знатным среди русских военачальников, которому другие воеводы могли подчиниться без «порухи» для своей чести. Однако еще более важно было то, что войско знало Воротынского как одного из главных героев взятия Казани. Лишь подобный человек, «муж крепки и мужественой, в полкоустроениях зело искусны» (как отзывается о нем Курбский, сам известный военачальник), мог возглавить войско, которое должно было противостоять вражескому нашествию.
Два других важных дела занимали внимание царя после сожжения татарами Москвы: устройство своей семейной жизни и поиск надежного убежища на время татарского нашествия.
Выше уже говорилось о том, что в 1570 году по стране разъехались царские посланцы собрать девушек, из числа которых по уже заведенному обычаю царь мог выбрать себе невесту. Ни татарское нашествие, ни сожжение татарами Москвы не помешали этим хлопотам. Когда 26 июня 1571 года Таубе и Крузе посетили Александрову слободу, смотрины были в полном разгаре. С удивлением и интересом наблюдали немецкие дворяне за обычаями, неизвестными другим европейским странам. В Слободе было собрано 2000 девушек. Когда их приводили во дворец, царь «входил
О всех этих деликатных обстоятельствах мы узнаем из обращения царя к участникам созванного по его просьбе церковного собора. Созыв собора был вызван тем, что после смерти третьей жены царь оказался в трудном положении, особенно трудном для такого правителя, как Иван IV, который постоянно ссылался на свои глубокие знания церковных канонов и постоянно подчеркивал свою несгибаемую преданность православному учению вплоть до мельчайших деталей. Дело в том, что и церковное право, и пользовавшиеся таким же большим авторитетом установления православных царей, осуждая вступление христианина в третий брак и налагая на него за это наказания, категорически запрещали четвертый брак. Запрет этот был специально подтвержден церковным собором 920 года, созванным в связи с попыткой вступить в четвертый брак византийского императора Льва VI.
Прося о разрешении на новый брак, царь ссылался на то, что фактически он так и не вступил в брак со своей третьей женой («девства не разрешил»). 29 апреля 1572 года церковный собор позволил царю «ради его теплого умиления и покаяния» вступить в четвертый брак. На царя была наложена «епитимия»: в течение первого года ему не разрешалось входить в церковь (он мог быть допущен туда лишь на Пасху), во второй год разрешалось стоять в церкви с «припадающими» — грешниками, которые должны были выстаивать службу на коленях, и лишь на третий год он мог стоять в церкви вместе с верующими и на Пасху духовник мог допустить его к причастию. Однако все эти установления сопровождались важной оговоркой: «А пойдет государь против недругов за святыя Божия церкви, и ему, государю, епитимья разрешити». Так как царь постоянно совершал походы против соседних государств — врагов православной веры, у него открывались возможности для того, чтобы избавиться от установленных наказаний. Поступив так, участники собора, духовные иерархи и настоятели монастырей, проявили покорность царской воле. По наблюдениям знаменитого историка русской церкви митрополита Макария, царь, «хотя и подчинился было соборной епитимий, но только на самое короткое время». Отправившись вскоре в Новгород, он 31 мая в Хутынском монастыре слушал службу, стоя у дверей храма, но уже 7 августа спокойно присутствовал в Софийском соборе на благодарственном молебне по поводу победы над татарами. В последующие годы, вступая в новые браки, Иван IV (цитируем далее Макария) «все это делал без всякого разрешения с стороны церковной власти и не считал нужным даже просить у нее прощения и молитв».
Возможно, однако, что в отношениях царя и церкви не все обстояло именно так, как думал Макарий. Итальянский иезуит Антонио Поссевино, побывавший в Москве в начале 80-х годов XVI века, записал в своем сочинении «Московия», что у царя есть свой духовник, который его повсюду сопровождает. «Хотя государь каждый год исповедуется ему в грехах, однако не принимает больше причастия, так как по их законам не позволено вкушать тела Христова тому, кто женат более трех раз». Епитимий, очевидно, все же не остались только на бумаге.
Очевидно, к тому времени, когда царь обращался к собору со своей просьбой, у него уже была на примете новая невеста. Как отметил новгородский летописец, уже 31 мая новгородский архиепископ Леонид «пел молебны... за великую царицу Анну». Новая царица Анна Колтовская также была дочерью сына боярского из Коломенского уезда.
Одновременно с этими хлопотами царь энергично занимался устройством для себя резиденции в Новгороде. С этой целью царь «с миром» посетил Новгород в декабре 1571 года. Вместе с ним в город доставили его казну, размещенную в подклетах нескольких новгородских церквей; стеречь царские сундуки приставили 500 стрельцов. Царь вскоре уехал, а в феврале 1572 года в город была доставлена основная часть его казны на 450 возах. Снова царь приехал в Новгород 31 мая с новой женой и сыновьями, а также любимыми певчими. Вместе с царем прибыл и его двор, в среде которого, по-видимому, продолжались поиски изменников. Новгородский летописец отметил: «Того же лета царь православный многих своих детей боярских метал в Волхову-реку, с камением топил». В Новгороде царь провел два месяца, с тревогой ожидая известий с южной границы.