Иван Грозный
Шрифт:
Но и прочитай мы их, все равно не вышли бы из тупика: ведь все показания во время следствия добывались только одним путем - пыткой.. А ценность признаний, полученных от человека, подвешенного над огнем с вывернутыми суставами, со спиной, истерзанной ударами' кнута из твердой сыромятной кожи, приближается к нулю. Тем более что мы знаем, как царь Иван буквально подсказывал обвинительные показания. До нас дошла запись проведенного царем лично в январе 1574 года допроса русских людей, вернувшихся из крымского плена. Несчастных под пыткой спрашивал царь:
“Хто ж бояр наших нам изменяют: Василей Умной,
Многие из названных находились тут же, а один из них - Василий Умный Колычев даже был главным распорядителем допроса. Так и видишь, как царь пальцем указывает подследственным на своих приближенных и спрашивает: этот? этот? А в том, что кто-то из них обязательно изменник, царь заранее уверен.
О заговорах против Ивана Грозного пишут и некоторые иностранцы: уже упоминавшийся Генрих Штаден и померанский дворянин, живший в плену в России, Альберт Шлихтинг. Казалось бы, тем самым сведения о заговорах против царя подтверждаются. В самом деле, и Штаден, и Шлихтинг крайне недоброжелательно относятся к царю Ивану, стараются подчеркнуть тиранический характер его правления. И если уж они признают, что царь казнил не невинных людей, а заговорщиков, то им как будто можно доверять. Примерно так рассуждали многие историки.
Однако, анализируя сообщения иностранцев, необходимо поставить перед собой по меньшей мере два вопроса: какую цель преследовали авторы этих сочинений и какой информацией они располагали. Ни Штаден, ни Шлихтинг не участвовали непосредственно в расследовании “изменных дел”, а лишь слышали то, что официально объявлялось о вине казненных. Никаких других источников информации у них быть не могло. Нельзя же в самом деле предполагать, что заговорщики (если они были) настолько потеряли голову, что посвятили в свои планы безвестных немцев, не обладавших никаким влиянием. Не менее невероятно, чтобы русские люди, боявшиеся в обстановке всеобщего страха подвергнуть сомнению официальную версию в разговорах с друзьями, решились пойти на это в беседе с иностранцем.
Вместе с тем целям, которые ставили перед собой авторы, вполне отвечала официальная ложь правительства о вине казненных. Шлихтинг писал свое сочинение по заказу тех кругов в Речи Посполитой (объединившиеся в 1569 году Великое княжество Литовское и Польша), которые настаивали на продолжении войны с Россией. Поэтому он стремился показать слабость России, доказать, что стоит пойти в решительный поход, как все подданные отшатнутся от царя-тирана и охотно перейдут под власть короля. Характерны в этом отношении такие слова Шлихтинга:
“Кроме опричников, никто не расположен к тирану. Если бы его подданные только знали, у кого они найдут безопасность, они, наверное бы, отпали от него. Когда, три года тому назад, Ваше Королевское Величество были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек... письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки Вашего Королевского Величества, если бы только Ваше Королевское Величество двинулись на страну. Но лишь только в Москве узнали, что Ваше Королевское Величество только отступали, то многие пали духом”.
Шлихтинг таким образом как бы призывает короля: смелее, вперед на Москву: победа будет легкой!
Другой
Зигзаги царской политики
Главным противником в годы опричнины царь считал своего двоюродного брата старицкого князя Владимира Андреевича. Его он боялся, пожалуй, больше всего: ведь то был основной династический соперник Грозного. Нельзя сказать, чтобы эти опасения были совсем беспочвенны. Царь прекрасно помнил о мятеже, поднятом против него, тогда семилетнего мальчишки, его взрослым дядей, отцом Владимира Андреевича. Если сейчас царь умрет, наследником останется его сын Иван, еще юноша. И тогда может повториться ситуация 30-летней давности, и Владимир Андреевич получит возможность оспаривать престол у юного государя. В 1566 году царь опять отобрал часть удела у своего кузена, дав ему взамен совсем новые земли, где население и служилые люди не привыкли видеть в старицком князе своего государя.
Но затем происходит нечто не до конца понятное. Царь Иван почему-то как бы отступает и делает несколько примирительных жестов в пользу и земщины, и князя Владимира. Летом 1566 года в Москве Иван IV собрал земский собор для обсуждения мирных предложений Великого княжества Литовского. Пригласили туда, видимо, только земских. Во всяком случае, видные опричные руководители в соборе не участвовали. Это было естественно: в безоговорочном послушании своих личных слуг царь должен был быть уверен настолько, что даже для виду не мог спрашивать их мнения. Есть не до конца достоверные, но все же вероятные сведения, что участники собора подали царю Ивану коллективную челобитную с просьбой отменить опричнину. Откуда вдруг такая решимость? Не исключено, что возник слух: царь и сам хотел бы покончить с опричниной, да нужен повод. Ведь как раз тогда же были амнистированы и возвращены из ссылки в Казанский край несколько десятков князей, которых отправили туда всего лишь год тому назад. Вернувшимся ссыльным отдали и конфискованные у них вотчины.
Намечается и какое-то сближение с Владимиром Андреевичем. Первоначально при учреждении опричнины царь конфисковал в Кремле двор Владимира Андреевича с тем, чтобы построить на его месте свой опричный дворец. Вспыхнувший 1 февраля 1565 года пожар помог царю расчистить строительную площадку: и двор князя Владимира, и соседний двор князя Ивана Федоровича Мстиславского полностью выгорели. Однако весной следующего года, накануне собора, царь, решивший строить себе новый дворец вне Кремля, “пожаловал” своего брата: “...велел ему поставити двор на старом месте” да еще “для пространства” прибавил место, где до пожара стоял двор князя Мстиславского.