Иван, Кощеев сын
Шрифт:
Высказался Горшеня — и побрёл дальше. Невесёлым сделалось лицо его, вроде даже постарел сразу же. А Иван стоит на месте ошарашенный. Осилил думу, опомнился, бросился вслед за Горшеней.
— Ты послушай, Горшеня, — кричит, — я тебе теперь помогать буду, я тебя в обиду не дам!
— Ты и так мне помогаешь, в обиду не даешь, — говорит Горшеня.
— Нет, — не унимается Ваня, — ранее — это не то было; я тебе не по сознательности помогал, а только от скуки. А теперь я будто прозрел, вижу, какой ты есть порядочный человек, вижу, сколько ты несправедливости претерпел! Очень твоя история тронула
Горшеня не нашёл, что ответить, только похлопал Ивана по плечу и дальше поплёлся.
7. Пролегомены Кота Учёного
Вот уже и вечер не за горами, уже солнце зацепилось лучами за горизонт и лениво покачивается на верхушках сосен — ко сну, стало быть, готовится.
Друзья-путешественники как раз в этот пересменок дня дошли до того самого распутья, где испокон веку располагался указательный камень. Иван и Горшеня сразу признали тот булыжник — нет во всём лесу камня солиднее и представительнее. Только вот ведь какая незадача: главное место на том камне, где должен быть высеченный текст, какой-то паразит отбил, да ещё накалякал что-то белой краской — и где только взял её в лесу! Попутчики пару раз вокруг камня обошли в растерянности, в каракули те вчитываются.
— Без… разницы… — разбирает буквы Иван. — Так, что ли?
Горшеня пальцем белила потрогал, на язык попробовал.
— Кажется, так, — кивает. — Трактуется однозначно: иди куда хочешь — всё одно, без разницы. Видать, фатализ какой-то писал.
— Фаталист? — переспрашивает Иван. — Вредитель! Варвар!
— Может, варвар, а может, и варвара, — кумекает Горшеня. — Но человек не шибко умный.
— Насчёт ума его не знаю, — говорит Иван, — а только маршрут он нам порядком запутал. Кому-то, может, и без разницы, а нам в определённое место надо.
— Не паникуй, Ваня, — спокойно говорит Горшеня. — Надписи читать — оно, конечно, удобно, грамота — вещь полезная; только не всегда тем надписям верить можно. А вот есть ещё другая грамота, которая без букв и препинательных знаков. Сия грамота не менее полезна, а в данном нашем случае именно к ней нам и придётся незамедлительно прибегнуть.
Иван на товарища своего смотрит с восторгом и недоверием. А Горшеня обошел ещё раз камень, с покатого бока на него заскочил, вскарабкался по выступам да моховым наростам на самую его спину и встал там дозорным памятником, руки в боки уткнул.
— Камень, — говорит, — он тем хорош, что на него достаточно залезть. Как бы валун мал ни был, а всё одно человека он выше делает, обзор ему открывает в иной масштабности!
Приложил руку козырьком к бровям и оглядывает округу.
— Ну что там? — не терпится Ивану.
— Да всё то же — красота, — комментирует Горшеня.
— А по существу?
— Красота — она и есть по существу. Что ж ещё существенней красоты может быть! А ежели ты обстановкой интересуешься и насчёт стопографических ориентиров спрашиваешь, то докладываю тебе следующее. Вижу, Ваня, дуб высокий. Прямо скажем, царственных размеров дуб, издалека его видать. Сидит ворон на дубу, зрит в подзорную трубу. Вот прямо
Горшеня спрыгнул вниз, рукой направление указал.
— Жалко, что эта птица тебя зафиксировала, — качает Иван головою.
— А что такое? Чай, я не шпиён и не вредоносец.
— Да понимаешь, Горшеня, у них там на царстве — моего папаши давний дружок-корешок, драконий змей Тигран Горыныч. Какая-то между ними ссора с папашкой произошла много лет назад, так этот змей до сих пор на папу обиженный. Я подробностей не знаю, но мама мне советовала Тиграна Горыныча стороной обходить, в кумовья к нему не ластиться и отчеством своим перед лесными жителями не козырять.
— Маму нужно слушаться, — соглашается Горшеня. Подумал немного, раненую ногу ладошками помял и говорит: — Ну вот что, друг Ваня… Исходя из вышесказанного, предлагаю следующий порядок действий. Мы, стало быть, границу в сумерках переходить не будем — от греха подальше. Переночуем в нейтральных кочках. А ранним-ранним утречком войдём в царство тихонько, без шуму. И напролом не попрём, а тормознём какое-нибудь попутное животное, и вся недолга. Как говорится, там хорошо, где нас не поймали ешшо.
Намечено — сделано. Как стемнело, пристроились Иван и Горшеня возле большой корабельной сосны, прямо возле комля лагерь во мхах разбили. Всего того лагеря — костёр да ельник. Настелил Горшеня мохнатых веток в три ряда, обустроил лежанки на ночь. Потом разложил дровишки домиком, хворостом приправил, извлёк из сидора специальные охотничьи спички, да так ловко разжёг огонь, что Ивана завидки взяли. Руки у него хоть и сильные, да пальцы не в ту сторону загнуты — ничего взаимополезного сделать не могут! Достал Ваня из своей котомки круг домашней колбасы, полбуханки черного хлеба, пирожки всякие — хоть эдак свой вклад в общее благоустроение внёс.
— Не, колбасу я не буду, — извиняется Горшеня, — потому как пост нынче. А вот сухариков да пирожков с капустой — это с превеликим удовольствием.
Пока Иван еду раскладывал, Горшеня расшнуровал ветхий кисет, насыпал в газетный квадратик табачку, соорудил самокрутку. А как стал её ко рту подносить, что-то замешкался — рот кривит, нос отводит.
— Странно, — говорит. — И курить вроде как не хочется.
— А ты и не кури, — говорит Иван и пирожок товарищу подаёт. — Чем горло задымлять, лучше пожуй вкусненького.
— И то верно, — говорит Горшеня, сам своему организму удивляясь.
Сложил он всё обратно в кисет, откусил пирожка кусок — вкусно! Иван колбасный круг обрабатывает, а сам такое лирическое замечание делает:
— Получается, друг Горшеня, я матушкин наказ не выполнил. Она мне велела сухомяткой не увлекаться, горячим, значит, не пренебрегать, а я, видишь ли, от горячего отказался, теперь сухпаёк жую. Правильно няня моя говорит: неслух, — потом проглотил кусок и спрашивает приятеля с некоторой мальчишеской жалостью в голосе: — А ты, Горшеня, меня за то не презираешь, что я Кощея злобного сын?