Иван, Кощеев сын
Шрифт:
Трижды первый в одну секунду сориентировался.
— Никак нет, ваше величество, — отвечает, — некоторый стратегический закром дат ещё остался.
Король скомкал первый попавшийся под руку список и прямо в лицо трижды первого зашвырнул.
— Изменники! — кричит и руками что-нибудь повесомее списков нащупывает. — Кампричикозы! Вёдра пожарные! Я, король, рук не покладаю, рукавов не рассучиваю, собственную голову целыми днями до хруста набычиваю, чтобы только весь мой народ спокойно в праздности прозябал! А мои министры так называемые
Министр сей королевский гнев стойко выдержал, лишь косичка на его парике слегка дрогнула, да после слов про кишку вспотела чувствительная к таким художественным образам спина. Он было испугался даже, когда про каждого второго министра услышал, но тут же что-то там в уме просчитал и выдохнул облегчённо. И едва король остановился, чтобы в лёгкие воздуха втянуть, министр в тот монолог своё слово вставил — метко, в самую серёдку паузы вдолбил. Его за границей и этому искусству обучали — слова свои между королевскими фразами впихивать.
— Ваше великое величество, — говорит, — будние дни оставлены именно на случай новых праздников. Это, так сказать, неприкосновенный календарный ресурсус, заложенный нашими министрами в суточную сетку текущего праздногода.
Всю эту ахинею министр выговорил без запиночки, со всей чеканной артикулярностью, даже новые золотые зубы его ораторскому мастерству не помешали. Не зря он каждое утро рот монетками набивал да перед зеркалом в сладоговорении упражнялся — произвела его речь на короля успокоительное действие.
— Ладно, — говорит король спокойнее, но с остаточной капризною нотой. — Пока кишку твою пожалею, строгим выговором её ограничу. А вот насчёт календаря — этим вопросом непременно надо озаботиться, первостатейно! С этим срочно что-то надо делать! Почему бы нам, в конце концов, не увеличить эту — как её, говоришь? — календарную сетку, почему бы год не продлить?
И тут неожиданный приступ вдохновения овладел королем Фомианом, захватила его счастливая идея переустройства календаря и понесла куда-то. Стал по залу вышагивать туда-сюда, министра ветерком обдувать. Тот стоит посреди зала, колышется слегка, от благоговения жмурится. А король Фомиан в азарте рукой руку чешет.
— Надо же думать государственно, — кричит, — неформально подходить, с фантазией! Пора этот пошлый пережиток изничтожить, пора выкинуть к чертям этот устаревший календарь! Пора избавить народ от всех этих понедельников, вторников, сред и так далее… Народ должен отдыхать! Ото всего! Ибо только всё время отдыхающий, только перманентно празднующий народ не мешает своему правителю править!
Едва замолчал король, министр тут как тут:
— Позвольте, ваше величество, — предлагает, — соображения сии обсудить в министерском блокус-корпусе. Разработать их, так сказать, детализированно-с.
Король рукав задрал и скорее к столу своему бросился.
— Нет, — кричит
— Так точно-с, — говорит министр, — будет исполнено-с.
А в подтексте эта фраза означает: рад, мол, что делать ничего не придётся! Но тот подтекст не для короля был, а для внутреннего министрова удовлетворения. В королевские же уши другие слова пошли:
— Правильно ли я понял, ваше величество, что пока у нас ещё не отменён четверг, то ближайший из этих дней недели мы объявляем праздничным-с?
— В таком важном деле мелочишься, дыба ты четвероногая, — укоряет Фомиан. — Четверг и пятницу забирай! Субботу и воскресенье приплюсуем — вообще очень славно получится!
Сказал — и уставился на министра выжидательно: мол, когда ж ты, каналья, отвяжешься от своего государя? А тот всё в блокнотик записал, но не уходит, опять в портфель лезет; никакого чувства меры у него нет — недоучили, видать, заграничники.
— А чем, — спрашивает, — изволите отмечать сей праздник, ваше величество? Чем ознаменовать сие событие?
Король присел, от нервного зуда перо покусывает.
— Ничего, — говорит, — без меня сообразить не можете, пузыри сиропные! Делайте всё, как обычно, по праздничному протоколу. Разнообразие народ развращает, любое разнообразие следует ограничивать. Поэтому пусть всё будет, как обычно, но чуть грандиознее. В два раза. Планку грандиозности следует повышать постоянно, от праздника к празднику. Понял? Повышать планку, ограничивая разнообразие. Понятна тебе мысль, так называемый?
— То есть — опять казни? — уточняет министр на всякий случай.
— Разумеется, — кивает король и пух с губ сплёвывает. — Разумеется, на второе — казни. Да только казнь не какая-нибудь должна быть, не с кондачка, а самая образцовая! И чтобы суд был справедливый, но не долгий. Чтобы праздничный темп не сбивать. Пригласите самого новомодного палача, самого популярного обвинителя, самого смешного адвоката — чтобы всё на высшем уровне. Уяснил, шпиндель? И ещё чтоб сверх того — фейерверк, бесплатные фокусы и военный королевский оркестр с трубами. И передайте отцам инквизиторам, что я велел выделить двух обвиняемых, да не инвалидов каких и не юродивых, а самых-самых матёрых преступников, чтобы глаз радовали! Всё понятно?
Трижды первый раскланивается в ответ, а язык его в лживой слюне так и вязнет.
— Как не понять, — улыбается, — вы, ваше величество, так славно всё объясняете — толково, доходчиво. Голова вы наша золотоносая!
Хотел он сказать «золотоносная», да сбился. Видно, всей природной глупости заграничной учёностью всё равно не перекроешь.
Король такой косноязыкости не снёс — выгнал министра самыми погаными своими выражениями. Да и вообще расстроился, настроение сбил! Быстренько, без увлечения, доправил мартиролог, вызвал секретаря, швырнул списки в его ссохшуюся физиономию.