Иван, Кощеев сын
Шрифт:
Присел Иван на дворовую скамейку, под любимое ореховое дерево. Вздохнул — как к пирсу причалил.
— Вот он я, — говорит. — Весь теперь дома, маменька.
И оба от счастья не знают, о чём прямо сейчас говорить, а что на потом оставить. Иван на родные камни глядит, красоте дивится.
— Замок-то наш, — говорит, — вроде как уютнее сделался. Какой-то вид у него не замковый, а прямо-таки домашний!
— Старалась, Ванечка, — отвечает Марья. — Привожу понемногу в порядок жилье наше. Тут вот и краску приготовила, чтобы фасад выбелить, нарочитую мрачность убрать… После праздников и возьмёмся с тобой сообща — верно?
— Верно, — кивает Иван. —
— Да после свадьбы, — поясняет Марья-Выдумщица, — как отгуляем — так и начнём.
— А чья свадьба-то? — не понимает Иван.
— Да как же — ты не знаешь, что ли? Весь лес слухом живёт!
— Я, мама, обратно бирюком шёл, — прокашлялся Иван, — разговоров ни с кем не заводил, ни к каким сорочьим глупостям не прислушивался. Было у меня об чём думать, на весь путь хватило. Единственное дело у меня намечено было, — вздыхает, — и то не сложилось… Хотел к Яге Васильевне на обратной дороге заглянуть, думал повидаться, переговорить. Зашёл — а избушки-то нет! Погреб стоит на месте, банька тепла ещё, а избушка со старушкой ушагали куда-то…
— Да, — говорит Марья-Выдумщица. — С тех пор как всё произошло… ну, я имею в виду — как это самое совершилось… ты знаешь, о чём я говорю… так вот, после этого нечисть наши края покидать стала. Съезжают потихоньку. Водяной уплыл, кикиморы учесали… Слуги наши Дыр, Бул и Щыл — те и вовсе в прах рассыпались на ровном месте, прямо в то же воскресенье!
Иван задумчиво голову склонил.
— Да, — говорит, — в воскресенье это было.
— Ага, — кивает мать, тоже с грустью в тот памятный день заглядывает, — в самый полдень и произошло… Стало быть, выполнил, сынок, наказ отцовский?
— Стало быть, выполнил, — отвечает Иван и голову всё ниже и ниже свешивает.
— Хватило, значит, духу тебе?
Иван вместо ответа только вздохнул — как повинился.
Марья спохватилась, руками всплеснула — обратно к теме разговор разворачивает.
— Ну и вот, я ж про свадьбу говорю! Тигран Горыныч, дружок наш колченогий, женится послезавтра!
— Вот как? — оживился Иван такому обороту. — Нашёл, стало быть, невесту себе под стать?
— Нашёл, сердечный, — кивает Марья-Выдумщица и чему-то в кулачок смеётся. — Какую-то заморскую жабу себе присмотрел! Это я, Ванятка, не обзываю её — Боже упаси, — это она по природе своей таковая и есть — натуральная природная жаба, гигантская анфибиоза, к нам из каких-то, видать, заафриканских краёв доставлена!
Иван так руками и развёл — вот так так!
— Понятно, — говорит. — Догадываюсь, чьих это рук сватовство.
— Это ты про что? — не понимает мать. — Про анфибиозу?
— Да нет, это я так, мама, всё никак о своём не передумаю.
— Хватит уже думать, — велит мать. — Смотри, какой сухой пришёл, щеки впалы, бока вялы! Это всё от дум, я-то знаю! Ну ничего, я тебя, сынок, быстро думать отучу и в богатырский вид приведу — врагам на обалдение, девкам на объедение!.. — достала носовой платочек и давай слезу в него смаргивать. — А ведь я, Ванятка, когда про свадьбу сороки-то затрубили, подумала бабьим умом своим: а не мой ли соколёнок какую канареечку себе нашёл!
— Вот вы, мама, выдумаете! — покраснел Иван.
— А что тут такого, — закончила Марья слезить, — твоё дело молодое, хваткое. Ты мне прямо скажи — не нашёл ли ты себе кого в пути, Ванюша?
— Да как вам сказать, мама… — замялся Иван. — Вроде и нашёл, да не уберёг, выронил…
— Это как так?
— Потом, маманя, расскажу, — отводит Иван. —
— Хорошо, правильно ты говоришь, Ванечка, — кивает Марья. — Пойдём, отведу тебя.
Вошла в замок да и по парадной лестнице наверх стала подниматься. Иван подумал сначала, что мать что-то перепутала — усыпальница-то у них в подвале располагалась, внизу, стало быть. Там давненько Кощей себе склеп в куске скалы вырубил, плиту каменную воздвиг, профиль свой на нём выскоблил — чтобы не хуже, чем у людей, было. Хвастался-гордился: «У меня всё есть, чего человек алчет. Только могилы мне в этой жизни недоставало! Пусть и могила будет, пусть все людишки об этом знают, а что она без покойника стоит, так то уже — не их людская забота!» Про этот склеп Иван хорошо помнил, отроком лазил в него ночью — бесстрашие тренировал. И сейчас ожидал в подземелье отправиться, а Марья его наверх повела! Вот он и удивился. Однако идёт без вопросов — за время его отсутствия мало ли перемен в доме произошло! Марья — хозяйка хваткая, если ей в голову что втемяшится, так она и подвальный склеп на пятый этаж перетащит.
Привела Ивана мать на четвёртый замковый этаж (всё ж таки только на четвёртый), препроводила в светёлку. В этой светёлке когда-то гости останавливались, а потом, когда гости приезжать перестали, в ней свалка устроилась — стихийная кладовая. А сейчас — смотрит Иван — всё в ней заново вычищено да убрано в лучшем виде, окна все солнечному свету открыты, стены в светлый колер выкрашены. На усыпальницу никак не похоже!
Подводит мать сына к пологу, а под тем пологом — кровать с чистым бельём, а в кровати старикашка какой-то лежит, дышит так, что всё одеяло большой волной ходит. Иван как это увидел — рванулся к дверям, чуть назад не убежал. Непонятно ему, что это всё значит и кто такой в кровати засекречен!
— Ты что, Вань! — ловит его Марья-выдумщица. — Чего испужался-то? Аль не узнал? Это ж батя твой, Кощей Феофаныч! Ну гляди же! Ждёт тебя не дождётся!
Иван голову руками зажал, чтобы от натуги не треснула, и уставился на седенького старичка — пытается в его ветхих чертах распознать отцовские контуры.
— Это ты, папа? — спрашивает, уловив наконец что-то знакомое. — А как же… Ты, что ли, живой? Ты, стало быть, не умер?
— Живой, сынок, живой пока, — отвечает старик, и голос его хоть и старческий, да хорошо Ивану знакомый — родной голос. — То бессмертное зло, которое во мне сидело, — оно вот и умерло, а человеческая моя сущность здесь, сынок, осталась, на общих, так сказать основаниях. С бессмертной вечностью я, Ваня, благодаря тебе, распрощался, теперь человечий свой век доживаю. Теперь я, стало быть, простой смертный старик — может, завтра помру, а может, еще пару-тройку лет просуществую. Давеча дохтур приходил, сказал, что мне по людским меркам годов так восемьдесят пять приблизительно. На эту, говорит, цифру и ориентирувайтесь!.. Спасибо тебе, сынок, крепкое: выручил отца, не подвёл!
Иван стоит ни жив ни мёртв, пошатывается, как от качки. Вдруг упал на колени, за одеяло отцовское схватился.
— Так это ж не я! — кричит. — Это ж не я тебя… выручил!
— Как не ты? — спрашивает отец, на локотке приподнимаясь. — А кто ж, если не ты?
— Это ж дружок мой Горшеня иголку-то разломил! — отчаивается Иван. — Я её нашёл, да потом струсил, не решился, а он — Горшеня-мужичок — за меня грех на душу свою взял!
— Так что ж ты его с собой не привёл? — спрашивает Марья. — И что ж ты сокрушаешься?