Иван Путилин и Клуб червонных валетов (сборник)
Шрифт:
– Еще какая! Я не сплю все ночи. Пропиши что-нибудь.
– Что я могу тебе прописать, Иван Дмитриевич? Все эти препараты латинской кухни-паллиативы, а не радикальные средства.
– А какое бы средство ты считал более действенным?
– Полнейший отдых, хотя бы на месяц. Отдых умом и телом. Известные развлечения и перемена мест.
– Куда-нибудь поехать?
– Да, но…
Тут я хлопнул себя по лбу и решительно заметил:
– Но только не на Кавказ!
Теперь в свою очередь рассмеялся мой друг.
– А
– Благодарю покорно! Я еще до сих пор не забыл проклятого дела о «Страшном духане», правда, создавшего тебе еще более громкие славу и популярность, но поистрепавшего и твои, и мои нервы. Видеть тебя еще раз убитым, окровавленным, в руках кровожадных ингушей, ей-богу, не особенно приятная перспектива. Знаешь что, Иван Дмитриевич? – мелькнула мне счастливая мысль.
– Что, милый доктор?
– Поедем на Волгу? Чудный, свежий воздух; волшебная панорама поволжских берегов с их быстро сменяющимися картинами, полными чарующей прелести. Новые лица.
– Новые преступления, – улыбнулся Путилин.
– Бог с тобой, Иван Дмитриевич! Тебе во всем и всюду чудятся преступления. Вот первый признак, вот лучшее доказательство твоего мозгового переутомления. Черт возьми, нельзя же в самом деле безнаказанно так злоупотреблять своим мозговым аппаратом. А насчет Волги – не беспокойся. Там – тишь и гладь…
– И Божья благодать?
– Да, да, Иван Дмитриевич! Это не то что «погибельный Кавказ»… Пароход… Комфортабельная каюта… Милые лица отдыхающей, жизнерадостной толпы. Какие преступления? При чем тут преступления? Отчего? Зачем?
О, старый болван! Если бы я только знал, мог бы предвидеть, что сам, собственными руками, невольно, неумышленно толкал тогда моего знаменитого друга на сыскную авантюру такой марки, перед которой побледнели многие наши похождения! Но я не прозорливец, а поэтому усиленно поддерживал мое предложение прокатиться по великой реке Волге-матушке.
Мой друг охотно согласился.
– Да-да… Я чувствую, что надо отдохнуть.
– Дел ведь особенно важных сейчас нет?
– Нет-нет… Я могу сдать их помощнику и взять отпуск.
Мы условились о дне выезда.
Ах, эта дивная красавица Волга! Что может сравниться с ней по мощи, удали, по прелести ее именно широкого раздолья? Один восхитительный вид сменяется другим.
И виды эти не носят следов той противной «прилизанности», чем отличаются «очаровательные пейзажи ослепительного Запада», приводящие в восторг недоумков российской интеллигенции, оплевывающих все свое, родное, милое, близкое сердцу.
Вот горы Жигули. Те самые знаменитые Жигулевские горы, где пировал со своими удальцами Стенька Разин. Красивы они, страшны они своей стихийной силой.
Темной стеной стоят синие леса. Да какие леса! Темные, дремучие поволжские боры, с могучими елями в три обхвата, с соснами, верхушек которых не увидишь без того, чтоб шапка с головы не свалилась.
Поселки, села, маленькие городки сменяются все новыми и новыми.
Вот бурлаки идут бичевой. Далеко-далеко разносится по водному пространству их песнь, вернее, тот стон, про который Некрасов сказал, что этот стон у нас песней зовется:
Ты взойди, взойди-и-и, солнце красноеНад Волгой-рекой…И потом – припев-крик:
И вот пошла, и вот пошла…Это – баржа пошла, политая потом и кровью русских поильцев и кормильцев.
Мы плыли второй день.
Путилин чувствовал себя превосходно.
Вставали мы рано, выходили на палубу, где полной грудью вдыхали свежий утренний воздух.
Розоватая пелена – предвестник восхода солнца – окутывала красавицу-реку.
– Как хорошо! – вырывалось восторженно у Путилина.
– Чего лучше, – вторил я. – И знаешь, Иван Дмитриевич, что особенно хорошо?
– А именно?
– То, что никто вот не может сейчас явиться и сказать: «Ваше превосходительство, Иван Дмитриевич, на вас только вся надежда! Дело такое темное… только вы одни можете пролить свет на это загадочное убийство… исчезновение… Это вот действительно великолепно!»
Мой великий друг расхохотался.
– Честное слово, доктор, мои клиенты надоели тебе, кажется, гораздо более, чем мне!
– Не надоели, но пора ведь и честь знать. Насели на человека, а до его внутренней жизни, до его здоровья ровно никому нет дела. Вынь да положь! Это отличительно русская черта – не беречь своих талантов. И потому самое лучшее – хоть на время очутиться на нейтральной почве, на воде.
– Так что «на воде» я вне опасности от чьего-либо покушения на мою драгоценную особу?
– Я так думаю, – буркнул я.
– А… а разве ты забыл, что и на воде у меня разыгрывались сражения? Ты забыл про арест «претендента на Болгарский престол» – корнета Савина на пароходе между Константинополем и Бургасом?
Хотя, каюсь, я и был уличен моим славным другом, так сказать, пойман с поличным, но… попытался вывернуться.
– Так ведь это дело, Иван Дмитриевич, ты начал на суше, а окончил его только на шири водного пространства.
– Браво, доктор! Удачный ответ!
Налюбовавшись вдосталь прелестными видами, надышавшись чудным воздухом, мы спускались, обыкновенно, с палубы в большую общую столовую, где подкрепляли наши грешные телеса легким утренним завтраком, сдобренным стаканом-другим кофе.
Так было и на этот раз, с той только разницей, что мы спустились не вместе, Путилин что-то задержался на палубе.
Мое посрамление. полицеймейстер. Странная трагедия на пароходе