Иван родил девчонку

Чуманов Александр Николаевич

— Ну, заходи, — сказала женщина подобревшим голосом. — Я буду звать тебя Джимом, не возражаешь?

— «А лучше бы Толиком», — подумалось Анатолию Петровичу, и он лизнул женщине руку. «А я буду звать тебя Тасей», — еще подумалось ему.

На свете к тому времени уже не осталось никого, кто бы мог называть ее этим старомодным именем. Для людей она была мамой, бабушкой, тетей, Анастасией Ивановной или совсем никем не была.

Она налила щенку вчерашнего супу в пустую консервную банку. Это был еще в предыдущей жизни любимый суп Анатолия Петровича, он

и сейчас поел с аппетитом и даже вылизал баночку дочиста. Тася постелила ему под кроватью старый половичок и сказала, стараясь придать голосу строгость:

— Место, Джим, место!

И Анатолий Петрович привычно послушался Он лег, куда велели, и нашел свою новую постель вполне подходящей и удобной. И от волнения и усталости сразу заснул.

Вечером забежала проведать мать дочь Лидия.

— Как, ты уже на ногах?! — с деланным беспокойством спросила дочь и прошла в комнату не раздеваясь, шурша яркими одеждами. По голосу было ясно, что она очень рада досрочному материному выздоровлению после едва не подкосивших похорон, рада тому, что теперь не придется каждый день после работы тащиться к больной старухе через весь город, забегая по пути в магазины и на рынки в поисках всего того дефицитного и дорогого, с чем принято навещать больных.

— Ну, что же ты, мама, никого не слушаешь, ни врачей, ни меня, надо было еще с недельку полежать, — наставляла Лидия, — ну да ладно, может, действительно на ногах-то лучше, ведь папу все равно не вернуть, а у меня своя жизнь…

«Ну почему она такая получилась», — с досадой подумал Анатолий Петрович, завозился и нечаянно тявкнул.

— А это еще что за квартирант? — удивилась дочь и присела на корточки. Однако ничего плохого в ее голосе как будто не слышалось.

— Да вот, пришел, пусть, думаю, поживет, все не так одиноко, — как-то робко и виновато ответила мать.

— Ну и ладно, дело твое, — неожиданно сразу согласилась Лидия, — с ним гулять надо, вот и будете вместе дышать воздухом.

«Да не такая уж она и плохая, просто не повезло бабе в жизни», — решил Анатолий Петрович и покрутил хвостиком.

— А как ты его назовешь, мама?

— Да вот хочу Джимом, дак не знаю…

— Ну, что ж, нормально, значит, Джимчик, или проще Жимчик, ну вот и славненько, и живите, а мне пора…

И потянулись хорошие дни. Тася подолгу утром и вечером гуляла с Жимчиком, она стала лучше себя чувствовать, и участковая врачиха перестала заходить.

По вечерам они смотрели телевизор и разговаривали. Тася показывала псу альбом с фотографиями и рассказывала про покойного мужа. Если она что-нибудь путала, пес отрывисто лаял. Женщина умолкала и смотрела на своего любимца удивленным и даже испуганным взглядом. Но быстро успокаивалась.

«Как хорошо, — думал Анатолий Петрович, лежа посреди пола, — жаль, чтобы понять это, пришлось умереть и снова родиться собакой. А ведь у Таси нет в этой жизни никого и ничего, кроме меня. Как-то все недосуг было об этом задуматься».

Конечно, далеко не все умещалось в собачьей голове. Воспоминания путались, что-то исчезало бесследно,

что-то причудливо переплеталось и становилось со временем несравнимым с действительностью.

«Видимо, — понимал Анатолий Петрович, — человеческая личность для собаки слишком велика, зато душу она, надо полагать, вмещает полностью, разве есть в мире что-то более надежное, чем собачья душа?»

А потом брали верх другие силы. Он смотрел на свою фотографию на стене, и ему уже казалось, что этот человек был когда-то его хозяином, иначе почему он ему так дорог, он пытался вспомнить себя вместе с ним, но вспоминался только человек, а черного спаниеля рядом с ним не было.

В моменты, когда человечья память пересиливала, Анатолий Петрович философствовал: «Вот еще говорят: жизнь собачья. Господи, хорошо-то как! Ни начальства, ни плана и вообще никаких обязанностей, накормят, погладят, погуляют с тобой, причешут и вымоют…»

И все чаще он был просто собакой, Жимчиком, и никем больше. Он делал все, что требовала него природа, и не страдал потом никакими комплексами и прочими чисто человеческими недугами. Прошлое он воспринимал как-то отстранено и без сожалений, и настоящее, таким образом, выглядело, по крайней мере, не хуже.

А через какое-то время Анастасия Ивановна умерла. Ее положили рядом с мужем, потому что оградка сразу была рассчитана на две могилы. Лидия постояла, поплакала и уехала. А Джима с собой не позвала, забыла, по-видимому, от горя. Несколько дней пес жил на кладбище, а потом исчез неизвестно куда.

Если вы увидите на улице черного спаниеля, который откликается на любую кличку, выпрашивает подачки, но близко ни к кому не подходит, знайте, он ищет ту единственную родную душу, которая не умерла, которая живет где-то. Но где, сыскать почти невозможно, счастливые совпадения редки в нашем мире.

Позовите его, и если он пойдет за вами, то вполне возможно, что душа, которую он ищет, живет в вас.

КОМАНДОР

— Вике-е-ентий! Да-а-мой! — кричала вечером с балкона жена Анна.

Викентий обиженно.шмыгал носом, подтягивал штаны, с надеждой глядел на часы. Часы показывали конец рабочего дня. А Викентий мечтал подзадержаться, поработать с единомышленниками над интересной проблемой. Они уже закрылись с Друзьями в лаборатории, предварительно договорившись с начальством и охраной, уже были запасены сигареты, бутерброды и кофе…

А жена вновь выходила на балкон.

— Вике-е-ентий! Да-а-мой! — разносилось над городом снова и снова.

— Ладно уж, иди, — сочувственно говорили Викентию друзья, — без тебя управимся.

Друзья были холостыми.

Викентий ехал на трамваях и троллейбусах, забегая по пути в магазины за продуктами, а голос Анны набатом носился над городскими кварталами.

Он прибегал домой усталый и виноватый, жена кормила его ужином, долго отчитывала за опоздание. А он с нетерпением ждал, когда она скажет свои любимые слова: «Мой ноги и марш спать!» Эти слова венчали день.