Из бездны
Шрифт:
– Так что за новость-то?
Павлуша расплылся в загадочной улыбке, выдержал паузу и выложил:
– Самосатский! Он из подполья вышел.
– Когда?
Новость была удивительная.
– Ну, вообще-то не вышел еще. Во вторник должен на публике появиться. На Суворовской его выставка открывается, а в субботу он там с лекцией выступает.
Андрей Львович Самосатский – главная знаменитость нашего города, художник с мировым именем. Живописец Ада, Русский Босх, Картограф Бездны – так его называли. Лет одиннадцать назад он вдруг пропал, дом свой продал, оборвал все контакты и спрятался в таком углу, что
И вот – надо же! – устраивает выставку, собирается появиться на публике, да еще лекция…
– Только представь, о чем лекция! – продолжал Павлуша. – Тема, тема-то какая! Называется «Йога для мертвых». Билеты на лекцию со вторника начнут продавать. Но я уже достал. Если тебе…
– Конечно, нужен! – перебил я нетерпеливо.
Павлуша полез во внутренний карман куртки за билетом с таким масленым видом, словно совал руку во что-то интимное.
Зал был битком. Я пришел почти за час до начала, поэтому сумел занять стул поближе к лекционному столику.
Картины, развешенные по стенам, были старыми. Не все из них подлинники, больше половины – отменного качества лазерные копии работ, проданных в частные коллекции.
Его картины всегда поражали меня своей бесчеловечной потусторонней мрачностью, в которой странным образом не чувствовалось ни унылого пессимизма, ни мизантропии. Они дышали одухотворенным запредельным ужасом. Перед подобным все виды обыденного мрака – та же мизантропия, тот же пессимизм, всякая там жестокость, кровожадность, злоба, ненависть, – казались детскими игрушками, играть в которые уже просто стыдно.
Инфернальные сюрреалистические кошмары, покрывавшие холсты и доски Самосатского, были в каком-то высшем смысле бесстрастны, вознесены над земной грязью и похотью. Если он, скажем, изображал, как причудливые потусторонние чудовища насилуют мужчин и женщин, то в этой загробной порнографии невозможно было уловить даже оттенка сладострастия. Во всем, что касалось человеческой плоти – будь то наслаждения либо пытки, – у Самосатского веяло ангельской бесплотностью и отрешенностью.
Художник, сильно постаревший, с изрезанной шрамами лысиной, вышел к столику, прокашлялся и заговорил:
– Здравствуйте. Я Андрей Самосатский, художник. Но постарайтесь забыть, что я художник, потому что сегодня я хочу поговорить не об искусстве. Тему лекции вы знаете – «Йога для мертвых». Это будет вводная лекция в новый вид йоги, которую, уж простите меня, старика, я назвал так кричаще. Ни к индуизму, ни к буддизму эта йога отношения не имеет. В сущности, это и не йога вовсе, а психосоматическая методика. Никакие приемы из традиционных практик тут не заимствованы. Индуистская и буддистская антропология, всякие там чакры, гуны, скандхи, дхармы, асавы – все это принципиально проигнорировано. Так что йогой данная методика называется лишь по весьма отдаленной аналогии. Так вот, для начала следует кое-что объяснить…
Выйдя после лекции на улицу, я пытался понять: что это сейчас было? К чему клонил Самосатский в своих запутанных рассуждениях? Впрочем, лекция вводная, так что, возможно, потом все прояснится.
Но вторая лекция, назначенная на следующую субботу, не состоялась. И в дальнейшем лекций не было. Причину никто не объявил. Самосатский опять затворился ото всех.
Но прошло чуть больше полугода, и по городу, тут и там, появились расклеенные объявления:
«Йога для мертвых. Набирается группа учеников, желающих изучать и практиковать новый вид йоги, не имеющий аналогов в истории духовных практик. Предпочтение отдается смертельно больным и склонным к суициду».
Фамилия Самосатского не упоминалась, зато был указан адрес: улица Луначарского, 112.
Я позвонил Павлуше и спросил, не знает ли он адрес Самосатского. Тот ответил, что знает улицу, а номер дома ему неведом, улица же – Луначарского; ее последние дома подходят под западный склон старого кладбища, которое на Солнечной, вот где-то там, в конце улицы, где совсем уж дремучая глухомань, старик и живет.
Что ж, похоже, объявление было дано не кем иным, как Самосатским.
После той мутной вводной лекции я все думал: к чему же он клонил? Про саму методику йоги на лекции ни слова не прозвучало. Старик начал с того, что надо, мол, уточнить некоторые базовые понятия, без которых в его системе не разобраться, и вывалил на слушателей целый поток неудобоваримых философских и психологических рассуждений.
Лектор из него получился никакой, дар слова у художника отсутствовал напрочь, слушать его было нелегко. Видимо, он сам это понял после вводной лекции, потому и решил с теорией покончить. Но у меня создалось впечатление, что он придумал нечто совершенно исключительное. Мне до подкожного зуда стало любопытно: что ж оно все-таки такое, эта йога для мертвых? И зачем ему живые ученики? Но если йога для мертвецов, то им-то она для чего? В голове мелькали жутковатые картинки: как бездыханные трупы усаживают в позу «лотоса», как укладывают их в позу «собаки», как растягивают им сухожилия на импровизированных дыбах; под руководством Самосатского живые ученики терпеливо и методично прислуживали беспомощным мертвецам. Были и другие картинки, совсем уж нелепые и непристойные.
Любопытство стало невыносимым, и я решил записаться в ученики.
Доехал до старого кладбища, на котором давно уже никого не хоронили, обошел его вдоль ограды с северной стороны и тропинкой спустился по склону. Внизу, под кладбищем, шла улица Грибоедова, а параллельно – Луначарского.
Вскоре я уже нажимал кнопку звонка на калитке номер 112, слыша, как где-то в доме раздается мелодичная трель.
Это был добротный двухэтажный дом, построенный, наверное, в середине прошлого века. За ним на участке виднелось строение поновее и в один этаж, с панорамными окнами. Похоже, студия.
Калитку отворил молодой человек с внимательным серьезным взглядом глубоко запавших серых глаз и пригласил меня внутрь.
Самосатский принимал в гостиной на первом этаже. Беседовал со мной около получаса, задавал неожиданные вопросы, к примеру: «Что, по-вашему, хуже? Первый вариант: полное небытие после смерти, абсолютный нуль. Второй вариант: ад с вечными мучениями. И третий вариант: вечный цикл перерождений, нескончаемая реинкарнация. Что хуже из трех?»
Под конец собеседования мне казалось, будто старик не столько выслушивает мои ответы, сколько дегустирует меня, мою душу, как бы пробуя ее на вкус – по глотку, как сомелье.