Из года в год... (Статьи и речи)
Шрифт:
Гибли люди, убиваемые полицией. Никто не отвечал за выстрелы, раздававшиеся во мраке сараев, в клетушках изб. На то ведь и существовал карательный отряд. Деревня была отдана на произвол нескольких десятков уверенных в своей безнаказанности озверевших людей. Они здесь были единственными хозяевами — хозяевами жизни и смерти. Они диктовали законы.
А кроме того, был еще и суд. Сыпались приговоры — годы и годы тюрьмы.
— Первый раз я получил пять лет, потом десять, — говорит Михаил Васюта. — Брат — шесть, дядя — двенадцать.
Шесть,
Не помогали убийства, не помогали тюрьмы. Деревню Уховец несколько раз усмиряли. На избы внезапно налетала синяя туча полицейских. Обыск, поиски оружия. Этого оружия искали в соломенной крыше, разрывая ее в клочки. Искали в стенах, разрушая постройки. Искали в избе, раздирая крестьянскую одежду, и в клети, рассыпая зерно. После полицейского налета деревня выглядела, как после землетрясения.
Но крестьяне, стиснув зубы, чинили разрушенные избы, поправляли растрепанные крыши и попрежнему выходили на работу в церковные праздники, попрежнему Первого мая становились в ряды, попрежнему читали нелегальную литературу и попрежнему вешали красное знамя у въезда в деревню.
И, наконец, пришел сентябрь 1939 года. Деревня Уховец дождалась. Кто-кто, а она честно, страданиями и кровью заработала этот день. Небольшой отряд Красной Армии появился в деревне Уховец в ясный сентябрьский день.
…Теперь в доме, где помещался полицейский пост, находится сельсовет. Решетки из окон вынуты — от них остался лишь след, последнее воспоминание. В роще отыскали могилу украдкой похороненных товарищей, торжественно возвели над ней земляной холм. И деревня Уховец первая в западных областях Украины взялась за организацию колхоза.
Триста двадцать желающих приняли. Семьдесят — отвергли. Отвергли всех, кто был когда-то связан с полицией, всех, кто не стоял в одних рядах с деревней, всех, на чьей совести тяготели те или иные грехи против рабочего, против крестьянского дела, всех, кто думал только о себе и не жил общей, тяжкой, кровавой жизнью Уховца.
Колхоз назвали именем товарища Сталина. Великое имя, но деревня Уховец не посрамит этого имени, будет верна ему, как была верна в трудные, тяжкие, мрачные дни панской неволи.
Две тысячи с лишним гектаров земли. Сто двадцать лошадей. Есть уже и четыре трактора. Тракторы идут по окупленной потом и кровью земле. По крестьянской земле и по земле, которую раньше банк сдавал частному арендатору.
Много пришлось потрудиться, чтобы привести в порядок эту банковскую землю. Она была запущена, поросла бурьяном. Крестьянские руки вырвали бурьян из земли, которая стала собственностью колхоза. Теперь на ней вызревают помидоры — огромные, великолепные помидоры, кудрявятся гряды моркови, красуется пузатая свекла, растет перец.
Постройки за прежним полицейским постом, которые пропадали зря и рушились, теперь отремонтированы и в
Садовник в саду осматривает яблони. Зима была суровая, но все заморозить ей не удалось. Краснеют спелые яблоки.
Издали слышен грохот молотилки. Мерный, непрестанный стук. Сыплется зерно — наконец-то свое собственное зерно. Мы обходим с Михаилом Васютой колхозное хозяйство.
— Доктор? Как же, есть. Детский сад? Есть, конечно. Ветеринар? Ясно.
Я хожу по зеленой траве сада, и мне трудно говорить. Радость, от которой перехватывает дыхание. Я счастлива глубоким счастьем этих людей, счастьем деревни Уховец.
Из сельсовета раздается говор. На улицу выходит кучка молодежи. С узелками, со свертками.
— Наши ребята едут сдавать экзамены, — улыбается Михаил Васюта.
Едут. Они учатся на педагогических курсах, санитарных курсах, на курсах воспитательниц детских садов.
Деревня Уховец учится, работает, поднимается к новой жизни. Перед ее молодежью открылась большая, широкая дорога. Всего год тому назад перед этой молодежью была только перспектива тюрьмы.
Мы подсчитываем выработку колхозников.
— Вырабатывают по два, по три трудодня в день. Хорошо работают. А как же, для себя ведь! Когда вязали снопы, так и вцепились. Молодежь торопится, пожилые женщины не хотят уступить — что ни день, то новый рекорд!
— Скоро будут свои трактористы. Ребята многому научились за это время. Весной они уже сами поведут тракторы.
Колхозная земля еще напоминает шахматную доску. Только весной можно будет объединить в одно целое узкие полоски и квадратики. Пока это невозможно, так как уже были посеяны озимые.
Колхоз живет планами, проектами, предположениями. Наладить кирпичный завод, построить, основать, организовать…
И наверняка построят, наладят, организуют. Достаточно поглядеть на этих людей.
…Я хорошо помню волынскую деревню два-три года назад. Хмурые лица, мрачные лица угнетенных сверх всякой меры и сверх всяких сил людей. А теперь — нам весело улыбаются девушки, у помидорных грядок веселый разговор. Деревня Уховец ожила, спины разогнулись, глаза блестят радостью.
— А как другие деревни? — спрашиваю я у Васюты.
— Приглядываются. Были такие, что распускали слухи, будто колхоз разваливается, все пропадет. Но ведь все видят, как обстоит дело.
Ночую я у колхозника, бригадира. Веселая девочка светит мне в сарае фонарем.
— А ты кем будешь?
— Я буду летчицей, — отвечает она уверенно.
Я лежу в темноте на сене. В щели заглядывает светлая ночь. Я думаю о тех ночах, которые провела в волынских деревнях во время прежних странствий, — в усмиренных деревнях, в нищих избах, в домах людей, убитых полицией, в домах людей, умирающих с голоду, — в замученных, угнетенных, страдальческих волынских деревнях. Сердце тогда разрывалось от боли, а кулаки сжимались от гнева.